Норман Льюис: Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

То, свидетелем чему стал рассказчик и о чем он поведал читателю, на языке военных сводок следует назвать скорее вынужденной сдачей позиций, нежели безоговорочной капитуляцией. При всей любви к Испании «древних пороков и добродетелей» Н. Льюис отдает себе отчет в издержках закосневших способов добывания хлеба насущного, которые фактически обрекают фарольцев и сортовцев на жизнь без завтрашнего дня:

«Затем пришли голодные годы, и жизнь в Фароле, несмотря на веселье и праздники, превратилась в хорошо продуманную борьбу за существование… Рыбаки ловили рыбу как в средние века…» Такая жизнь определяет собой не только заповеданные ритуалы маленьких общин, но само миросозерцание «общинников»: «…Крестьяне были пессимистами, их пессимизм глубоко укоренился, его, можно сказать, холили и лелеяли — на ярмарке они покупали фарфоровые тарелочки, исписанные мрачными пословицами, и развешивали их по всему дому, чтобы не забывать, что жизнь — не сахар.

В основе подобных убеждений лежит, наверное, то, что в труде земледельца никакой удачи быть не может.

Плохая погода разорит хлебороба, но хорошая вряд ли принесет ему намного больше, чем он ожидает».

С большим проникновением в суть дела — и с подспудно звучащим протестом против натиска обезличивающего прогресса — описывает автор повторяющиеся ритуалы труда и досуга в Фароле и Сорте, например процесс ловли рыбы. Блестяще выявляет Н. Льюис внутренние связи между трудом и обрядом, выступая тут не только хорошим этнографом, но тонким этнопсихологом. По страницам книги рассыпана масса этнографических зарисовок, все они весьма любопытны, а некоторые обряды окутаны дымкой загадочности, как и положено выглядеть в глазах чужака древним ритуалам, о смысле и назначении которых забыли даже те, кто их повторяет из поколения в поколение, — например, действо рыбаков в пещере или хождение по угольям в Сан-Педро-Манрике. Порой мистические церемонии, о которых рассказано в книге, откровенно жестоки (жертвоприношение быка по андалусскому обычаю); некоторые заповеди и максимы, вошедшие в плоть и кровь рыбаков и, судя по всему, воспринятые праотцами из настольной книги деревни — сборника мудрых речений, изданного еще в 1598 году, который заменяет фарольцам свод житейских и моральных норм, — едва ли покажутся привлекательными (например, запрет мыться с головы до ног по достижении сорока лет). Но и милые, и непонятные, и комичные, и неприятные обычаи и привычки, как с жесткой однозначностью следует из книги Н. Льюиса, обречены на исчезновение вместе с охранявшим их образом жизни.

Цепко «схваченные» и всесторонне рассмотренные приметы воздействия послевоенной «туристизации» Испании на местный социальный микромир — одно из несомненных достоинств «Голосов старого моря». Другое достоинство заключается в искусстве портрета, коллективного и индивидуального. Общий план книги — панорамное изображение двух соседних общин; он сочетается с «крупным планом» — развернутыми портретами-характеристиками отдельных представителей этих общин, причем портреты даются методом присовокупления все новых и новых черточек к постепенно складывающемуся облику. Здесь останавливают на себе внимание и подлинно народные характеры, воплощающие честь, доброту, готовность помочь и поделиться, такт и здравомыслие, долготерпение и озабоченность более чем скромным достатком, — одним словом, все то, что отличает трудовую Испанию. Не менее интересны, однако, и другие описанные рассказчиком человеческие типы, занимательные и своеобычные. Нет необходимости перечислять все удачи Н. Льюиса, но, думается, читатель запомнит распорядительницу во всех фарольских делах, главу деревенского матриархата, фигурирующую в книге под именем Бабки, ее зятя Себастьяна, поденщицу Кармелу, донкихотствующего дона Альберто, рыбаков Хуана, Симона и Пухольса, местного Знахаря, соединившего в одном лице врачевателя, мирового судью и лоцмана-наставника во время путины, разорившегося арендатора Фонса, отца Игнасио.

Особое место в образной системе книги занимает Муга, и этого нельзя не заметить. Хотя Н. Льюис, верный своей манере, рисует его вполне нейтральными красками, избегая заостренности и собственно авторских ремарок, его отношение к этому типу недвусмысленно выдает уже та обстоятельность, с какой рассказчик фиксирует все признаки падения нравов, разрушения вековечного уклада, переоценки ценностей и распада духовных связей между членами общины — всего, чем оборачивается для Фароля и Сорта каждое новое начинание беззастенчивого мошенника и проницательного дельца.