Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Хоуэл всегда был пунктуален. В нем с детства воспитывали обязательность, которую он так и не смог преодолеть; кельтское пуританство возводило точность в ранг религиозного догмата.

Уже стемнело, когда он добрался до окраин Лос-Ремедиоса. Город, надменно броский в лучах солнца, с наступлением темноты обретал сдержанность, которая скрадывала его кичливость, заменяя ее самоуглубленным достоинством равнодушной пустыни. Это был тот час, когда слуги, мурлыча что-то себе под нос, выплескивают воду на плитняк скрытых от глаз патио, когда еле заметный ветерок начинает холодить кожу, а горожане, загнанные дневной жарой в свои дома, вываливаются на улицу, расфранченные для вечерней прогулки. При других обстоятельствах Хоуэл не остался бы равнодушным к очарованию вечернего города, но сейчас волнение притупляло остроту его восприятия.

Комендантский час отменили двумя днями раньше, и ехать по улице быстро было невозможно. Хоуэл пробирался на первой скорости сквозь дружелюбную толпу, заполнившую беднейшие окраины города; пахло дымом из труб, мясом, подгоравшим в жаровнях, сухим навозом и прелым сеном; из многочисленных кафе доносился рев музыкальных автоматов. Когда он приехал на автовокзал, вся стоянка была уже забита автобусами, их обливали водой из шлангов, смывая осевшую за день пыль. Ему пришлось поставить ситроен поодаль, на одной из боковых улочек, и пробежаться до вокзала.

Лиз сидела на скамейке в зале ожидания под жужжащей неоновой лампой, с лицом белым, как простыня; ее сдавили со всех сторон смуглолицые пассажиры, обложившиеся грудами багажа.

— Слава богу, ничего серьезного не случилось, — сказала она. — Я уже бог знает что вообразила. Говорят, на дороге в Сосиего с прошлой недели появились бандиты. Пойдем куда-нибудь, где можно выпить и поговорить.

Они прошли пару кварталов до «Те Esperare a tu Vuelta» и расположились в глубине тускло освещенной залы.

— Они подложили взрывчатку под стену психиатрической лечебницы, — сказала она. — Троим удалось бежать. Двоих поймали и застрелили на месте.

«Вот плоды моего посещения тюрьмы, — подумал Хоуэл. — Партизаны использовали меня в качестве шпиона, косвенно я причастен к насилию и кровопролитию». Ему стало не по себе, ладони у него вспотели, и он вытер их платком.

— Садик готов принять груз, — сказал он.

Она кивнула:

— Я знала, что он будет готов. Пока, слава богу, все идет по плану.

— Значит, Кандидо вовсе не сошел с ума? — спросил Хоуэл.

— Он только прикидывался. Из психиатрической лечебницы бежать легче всего. Его пытали какой-то электрической машиной, но это не отразилось на психике.

— Я рад, что ему удалось спастись, — сказал Хоуэл.

— Теперь задача заключается в том, чтобы вывезти его из Лос-Ремедиоса и переправить в горы, там он будет в безопасности.

Хоуэл отметил про себя деловитость, будничность ее топа.

— Сейчас полиция обыскивает город. Дом за домом.

— Так он все-таки партизан? — выговорил Хоуэл с трудом: губы ему не подчинялись, словно он был слегка пьян.

— Ну, конечно.

— И, видно, не простой.

— Один из руководителей.

— Ты не доверяла мне, — упрекнул он Лиз.

— С меня взяли клятву.

— Ты основательно ввязалась в их дела, да? — спросил он. — Мне самому следовало догадаться.

Еще утром, когда Лиз уехала на автобусе, Харгрейв назвал вещи своими именами.

— Я просто предпочитаю ни о чем ее не спрашивать, — признался Харгрейв. — Я, как страус, спрятал голову под крыло и не вытаскиваю ее оттуда. Смолдон не сомневался, что Лиз на самом деле участвует в движении. Вы понимаете, что я имею в виду. Телефонные звонки по ночам, таинственные поездки — все одно к одному. Я подозреваю, что ее используют в качестве связной. Так это, кажется, у них называется.

— Что за чепуха! — возмутился Хоуэл.

— Смолдон не раз говорил, что волнуется за Лиз, как за слепого, который вот-вот шагнет с тротуара на проезжую часть. Ему казалось, что у Лиз совершенно отсутствует инстинкт самосохранения. Я удивляюсь, как она до сих пор не попала в настоящую беду. Я ни на секунду не допускал мысли, что колумбиец и правда увлечен ею. Он просто использовал ее. У иностранца меньше шансов вызвать подозрение полиции, поэтому партизаны стараются использовать их когда возможно.

«Что я могу ей сказать? — подумал Хоуэл. — Да и разумно ли говорить о таких вещах в пивной?» Он обвел взглядом почти пустую комнату. Двое мужчин — у них были мрачные лица инквизиторов — обсуждали что-то с видом заговорщиков, сидя в углу, а под их столиком невозмутимо бегали тараканы-прусаки. Работал автоматический проигрыватель — кто-то исполнял «Аве Мария» под негромкий аккомпанемент парагвайских арф. Болезненная, жалостливая музыка создавала в пивной такую неописуемо зловещую атмосферу, какую не могли создать ни тараканы, ни скорбные лица двух посетителей, ни свежие следы пуль на потолке.