Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Поездка в Сап-Педро-Манрике порядком измотала дона Альберто, и на несколько дней он слег. Но болеть было некогда: он оседлал свой «левые» и носился по округе, вербуя новых сторонников, готовясь к решительной схватке. Дон Альберто переговорил с Бабкой, но та уже знала, что почем, и дальше вздохов — «Что, подлец, вытворяет!» — дело не пошло. Алькальд был полностью на стороне помещика, но предпринимать ничего не собирался. Тут дон Альберто — обычно он выпивал свой утренний стаканчик не в кабачке, а на улице, за отдельным столиком — увидел, что русалку упрятали за занавеску. Он пришел в ярость. «А что делать? Пустить меня по миру ему ничего не стоит, — сказал алькальд. — Вот и приходится ему потакать».

Последний раз в этом году я пошел к дону Альберто — хотелось попрощаться со стариком, и так уж получилось, что в тот же самый день к нему пожаловали семеро пеонов — его старых работников. Они хотели с ним переговорить.

Стоял погожий день — уже не летний, но еще не осенний, и мы поднялись на крышу вкусить от его кристально ясной, хрустально звонкой красоты. Желтели на солнце последние несжатые полоски, тончайшей паутиной покрывавшие обнаженную черную землю, и с поразительной ясностью вырисовывались все мельчайшие детали изгороди, колодца, водопоя. Так прозрачен бывает воздух лишь высоко в горах. При желании можно было пересчитать листья на дереве, что росло в полумиле от нас. Ходил по кругу ослик, качая воду, и мы отчетливо слышали ритмичное постукивание водяного колеса — словно негромко тикают старые дедовские часы. По середине поля пролегала глубокая борозда, отмечавшая границу владения Муги — там все было пусто, голо: урожай сняли и землю перепахали.

По тропке к усадьбе шагали семеро пеонов — гуськом, держась на некотором расстоянии друг от друга.

Воздух был настолько прозрачным, что я видел каждый сучок на бревне, которое волочила за собой собака, увязавшаяся за ними. Мы спустились в гостиную. Старушка экономка завела граммофон и слушала «Продавщицу фиалок». Дон Альберто велел ей выйти.

«Боюсь, что бедняжка выжила из ума», — с грустью сказал он. Ласточки уже вывели птенцов, но продолжали лепить гнезда на стропилах дома, хотя они были им уже ни к чему; шустрые птахи сновали туда-сюда: окно для них всегда было открыто. Закроют его лишь тогда, когда последние птицы улетят за море. У дверей закричали: «Пресвятая дева Мария», и пеонов тут же впустили.

Пеоны стояли рядком среди кучек птичьего помета, сжимая в руках шляпы. У них были грубые, словно вытесанные топором лица — как и у всех местных уроженцев. Они избегали смотреть в глаза, заискивающе улыбались, но все их раболепие было обманчивым — я вдруг прочитал на их лицах выражение плохо скрытой враждебности и вспомнил сицилийских крестьян с картин Джованни Верджа — затаившихся бунтарей с косами в руках.

— С чем пожаловали? — спросил дон Альберто.

— Да вот, хотим переговорить с вами насчет дона Хайме — сказал один.

— Это насчет Муги, что ли? Ну, что ж с ним стряслось?

— Он попросил нас помочь ему.

— Короче говоря, зовет вас к себе работать. А вы — мои работники.

— Так ведь все убрали. Какая сейчас работа?

— Вот и сидите спокойно. Плата-то вам все равно идет. Что от вас Муге надо?

— Деревья рубить — мешают пахать.

— Вот что, друзья мои, — сказал дон Альберто. — Давайте-ка говорить начистоту. — Улыбка его походила на оскал. — Надевайте шляпы и присаживайтесь. В этом мире каждый думает о себе, и вы, наверно, не исключение. А теперь ответьте мне на такой вопрос. Вот подошло время обеда, вы садитесь за стол. Что вам подадут?

Пеоны замерли в неестественных позах на краешках высоких, похожих на трон стульев. Ответ по заставил себя ждать:

— Фасоль с хлебом, а по воскресеньям — рис.

— А кто вас кормит, как не я?

— Ваша правда, спорить тут нечего.

— А вот пойдешь к Муге, и станет он тебя потчевать мясом из банки. А корову ту зарезали десять лет назад. И хорошо еще, если зарезали, а ну как она сама околела от какой-нибудь заразы? Как, придется вам это по вкусу?

— Если это так, то радости, конечно, мало.

— Зачем же мне вам врать? А теперь вот что мне скажите. Зимой вы что делаете?

— Все больше сплю, ваша милость.

— А что еще вам делать? Все мы такие, у нас и поговорка про декабрь есть: «В печи пылает огонек — работник спит без задних ног». Встанешь, поешь, по нужде сходишь и опять на боковую. Что, не так, что ли? А денежки все равно капают. Идите, идите к Муге, он вам покажет, как надо работать-по двенадцать часов в день, будь то весна, лето, осень, зима — ему все едино. Не знаю, слышали ли вы, что он и сиесту для своих работников отменил… Ну, а теперь представьте, что ваши дочери и сестры разгуливают в брюках.