Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Утром в день фиесты я вместе с Кармелой пошел к мяснику сразу после открытия магазина. Жена мясника была уже готова к фиесте: под забрызганным кровью фартуком было новое шелковое платье, волосы свежезавиты, а на шее красовалось жемчужное ожерелье. Она была оживлена, ее лицо с вишнево-красными губами раскраснелось, а крупные, полные руки были усыпаны крошечными алыми пятнышками, — казалось, будто кожа окрасилась в цвет ее профессии.

Кармела предупредила меня, чтоб я не смотрел, как она, махнув топором, споро отрубает куски от какой-то потерявшей обличье туши, которая лежала на прилавке. Когда Кармела взяла покупку, завернутую в газетный лист с церковной хроникой, мясо хлюпнуло, и продавщица крикнула свое любимое:

— Todo es bueno! — «все мясо свежее».

В День пещеры все старались себя не утруждать.

Праздничный обед начинался в два часа дня и продолжался до половины четвертого, после чего большинство жителей отправлялось спать. Во время сиесты псе стихало, и снедаемые похотью мужья не теряли времени даром. Если выйти в это время ненадолго пройтись, чтобы справиться с изжогой, нельзя не услышать, как в наступившей тишине за опущенными ставнями супруги предаются любовным утехам.

Часам к пяти все вновь оживало. Жители деревни вставали, умывались, выплескивали воду в окно, затем тщательно одевались на праздничную процессию, которая начиналась не раньше, чем тень опустится хотя бы на одну сторону улицы. На этот раз ожидался настоящий «парад мод», какого не было с довоенных времен: многие женщины наряжались в платья, шитые по моделям из французского журнала, который принадлежал Кармен Кабритас.

В процессии, венчавшей обряд Пещеры, женщины, вообще игравшие более важную роль в празднике, отделялись от мужчин. Процессию возглавляли представительницы семьи Д’Эскоррэу, к которой и принадлежала избранница этого года. В первом ряду посередине в окружении матери, нескольких теток и пестро разодетых двоюродных сестер шла девятилетняя Марта, по-прежнему в белом платье. Следом за ней, возвышаясь над толпой, словно она передвигалась на ходулях, шла в сопровождении двух сестер жена алькальда. В следующем ряду шла Бабка с двумя уродливыми дочерьми по бокам. Старшую из них тянула за собой избалованная девочка лет трех, которая не переставая плакала и капризничала. Далее следовали торговки во главе с женой мясника, которая шла со своими двумя розовокожими, хохочущими девочками.

Красивая жена Хуана, Франсеска, шла рядом с Кармен Кабритас, преисполненной собственной значительности и одетой по прошлогодней парижской моде.

У дороги, выделяясь по контрасту с ярко разодетым шествием, стояли женщины в трауре. Им разрешалось смотреть на процессию со стороны, но не участвовать в пей, поскольку бремя траура в Фароле несовместимо с малейшим выражением радости. Некоторым из них, которые носят траур по своим отцам, матерям, братьям и сестрам, предстоит ходить в черном еще не один десяток лет. Сама Бабка, снявшая траур всего месяц назад, вышла, на процессию, завернувшись в нечто, напоминающее серую занавеску, и заявила, что после окончания праздника с удовольствием вновь облачится в привычный черный цвет. Но обычаю, гости, приехавшие в Фаролъ на фиесту, идут сразу за женщинами, а за ними — рыбаки, на каждом черная шляпа и новые голубые альпаргаты… Причина для такой очередности заключалась в том, чтобы, когда голова колонны будет подходить к церкви, рыбаки, замыкающие шествие, могли выйти из него, не нарушив порядка, и ждать, пока женщины и гости, перед тем как поворачивать назад, зайдут в церковь помолиться. После этого рыбаки вновь вливались в шествие. Все эти маневры совершались необычайно медленно, напоминая похоронную процессию. Избранница Марта была обязана непрерывно улыбаться на протяжении получаса, за которые процессия проходила деревню из конца в конец и обратно. С того момента, как процессия выступала, и до ее возвращения никто не мог произнести ни слова, хотя мужчины испускали тяжкие хриплые вздохи, чуть не стонали от изнеможения.

В такие минуты разум добровольно уступал место безрассудству, и многие приезжали в Фароль издалека, чтобы воочию испытать это чувство. Три женщины и двое мужчин, которые родились в Фароле, но прожили большую часть жизни в других местах, специально приехали на этот день в родную деревню. Одна женщина прожила 20 лет в Аргентине, сильно нуждалась и последние три года откладывала деньги на поездку домой. Она говорила мне, что всю свою жизнь мечтала о том, чтобы в День пещеры принять участие в праздничном шествии по улице Фароля. Как уверял Себастьян, все это не имело никакого смысла. В самом деле, никто из них толком не знал, да и не пытался узнать, в чем смысл всей этой церемонии. И тем не менее нелепый обычай упрямо, чуть ли не со страстью соблюдался, как будто участники фиесты пользовались предоставившейся возможностью, чтобы в этот день снять с себя всякую ответственность за свои поступки.