Луи де Берньер - Война и причиндалы дона Эммануэля

– Сработает, – ответил Хосе. – К тому же у меня припасен маленький фокус с пулеметами. Я у боливийцев научился, когда они воевали с Парагваем из-за Чако. [50]

Хекторо, отбыв на следующий день с кавалерией, сделал большой крюк по саванне, чтобы выйти военным в тыл. Он запретил разводить костры, вообще зажигать огонь и лично обошел лагерь с проверкой. Наутро он увидел, как Фигерас что-то говорит офицерам, и те потом расходятся инструктировать солдат. Хекторо оставался на своем наблюдательном посту, пока не увидел, что бригада клином выдвинулась вперед, а затем рассыпалась веером. Тогда он бегом вернулся к всадникам и послал мальчонку верхом на лошади предупредить жителей поселка о близящейся атаке.

Выдвижение к противнику измотало солдатам нервы, однако сюрпризов не преподнесло, и теперь солдаты, задыхаясь от пыли и утопая в водопадах пота, раздраженно пинали кошек, которые путались под ногами, играя со шнурками ботинок.

Цепь атакующих остановилась на краю скошенного поля, полковник Фигерас вышел вперед и в бинокль осмотрел поселок. Он испугался, увидев баррикады и укрепления, но потом расслабился: кроме кошек, в поселке ни души. При наличии двух тысяч солдат и в отсутствие защитников имеются приличные шансы уцелеть в этом бою, решил Фигерас. Он отошел в арьергард, чтоб уж наверняка, и дал команду примкнуть штыки и наступать. Бригада беспечно двигалась по выжженному полю, и тут Хосе на баррикаде приподнялся и выпустил пулеметную очередь. В пехотной цепи образовалась просека, и солдаты кинулись на землю. Хосе прекратил огонь и заорал во весь голос:

– Кто-нибудь! Скорее сюда! Пулемет заело!

Наступавшие вскочили и бросились в атаку, но тут заговорил второй пулемет, открыл огонь Хосе, а с фланга ударили партизаны. Невероятный огневой смерч кружил и швырял солдат. Все было кончено в полчаса. Оставшиеся в живых притворялись убитыми; среди них был и Фигерас, успевший прыгнуть в оросительный канал. Он лежал неподвижно, а затем отчаянно уполз.

Когда пулеметы смолкли и партизаны прекратили огонь, две сотни выживших, побросав оружие, кинулись назад к лагерю, но были опрокинуты, смяты и растоптаны мчавшимися навстречу мулами и ослами. На тех, кто пытался подняться, налетели жители поселка во главе с Хекторо; и мужчины, и женщины в упор разряжали в солдат револьверы, ударами мачете крушили головы и руки. Спешившись, Хекторо невозмутимо шел среди побоища и перерезал глотки всем, кто подавал признаки жизни. Плюнув в каждого, он цедил сквозь зубы:

– Сукин ты сын!

Вместе с Фигерасом от бригады осталось пятьдесят человек; они добрались до лагеря и, бросив снаряжение, в грузовиках устремились к Вальедупару. Фигерас с облегчением отметил, что из офицеров уцелел он один, и нет майора Кандински. Фигерас уже мысленно оттачивал для рапорта повествование о своих подвигах в неравном бою.

А победители на поле брани ликовали и ужасались. Потрясенные, бледные и дрожащие, они обнялись, а затем безмолвно разбрелись среди поверженных.

– Вы только гляньте, они же все мальчишки, – проговорил Мисаэль. – Никто, наверное, и с женщиной ни разу не был.

– Да, – сказал Педро. – Испуганные мальчишки, у которых были безумные командиры.

– Бог ты мой! – ахнул Хосе. – Вы на штаны их поглядите. Они же обмочились!

Тела напоминали выброшенные огородные пугала – изломанные, окровавленные и нереальные. В лицах навсегда застыли мука, страх и недоумение. Победители, вышедшие из боя без единой царапины, от ужаса и стыда потеряли дар речи, их снедали жалость и угрызения совести – не до праздников, не до триумфа. Сидя среди мертвых и рассеянно поглаживая кошек, бойцы шептали молитвы.

– Нам их всех не похоронить, – сказала Ремедиос.

– Но и сжигать нельзя, – ответил Хосе. – Это кощунство.

– Может, попросим у дона Эммануэля трактор с ковшом? – предложил Педро.

– Я отслужу панихиду, – сказал Гарсиа. – Надо хоронить, как подобает.

– Иди за трактором, Педро, – сказал Хосе. – Соберем тела, пока стервятники не слетелись.

Мятежные победители работали парами: снимали с убитых кольца, личные медальоны, доставали из карманов документы, письма и, подхватывая трупы подмышки и за ноги, сносили их на край поля.

– Мне кажется, лучше всего их похоронить в канале, который я тогда велела выкопать, – сказала донна Констанца. – Засыпем вынутой землей, и можно их уложить рядами, а не в кучу сваливать. Все-таки пристойнее.

Ремедиос работала вместе с Томасом. Собираясь оттащить уже двадцатое тело, она перевернула убитого на спину, но, увидев лицо, в ужасе ахнула. Поспешно нагнулась, поискала в кармане гимнастерки личный медальон. Долго читала, затем перевернула медальон, будто ища продолжения на оборотной стороне. Опустившись на землю рядом с телом, она ткнулась головой в колени и зарыдала. Томас коснулся ее плеча: