Я кивнул, забыв, что она не могла видеть этого, хотя меня, признаться, одолевало любопытство; как это – «по-разному» и, не буду лгать, что значит «очень увлекался». Я не стал больше ее выспрашивать, а лишь поинтересовался, не мучила ли ее совесть за то, что она и словом не обмолвилась о капитуляции.
– Да, конечно, – призналась она, – но только в самом начале, в первые дни, когда постоянно приходилось сдерживать себя, чтобы не выложить ему всю правду. И еще потом, позднее, но это уже другая история. Что же касается наших отношений до известия об окончании войны, то никаких угрызений не было. Не-а, тут уж мне, честно говоря, самой стало интересно. Хотя прежде мне вообще почти не доводилось лгать. В самом деле. Вводить в заблуждение – да, случалось, и нередко. От частой лжи, говаривала моя мать, душа заболевает. Но иногда ложь полезна для здоровья. Если я что-то и скрыла, так ведь он тоже кое о чем умолчал: о своей жене и ребенке.
Так вот, он неслышно ходил по комнате. С войной в Гамбурге было покончено навсегда. Но он по-прежнему передвигался по квартире на цыпочках. Уже не велись боевые действия, а у меня дома скрывался мужчина, который в одних носках, крадучись, перебирался из комнаты в комнату. Не скажу, что я потешалась над ним, но он казался мне смешным. – Она рассмеялась: – Если ты кого-то находишь смешным, то нельзя в одночасье разлюбить его, однако всерьез ты его уже не воспринимаешь.
На другое утро, спускаясь по лестнице, она встретила внизу не на шутку озабоченного стража квартала Ламмерса: «Адольф Гитлер умер». Он не сказал: «Фюрер умер». Он сказал: «Адольф Гитлер умер». Как будто фюрер вообще не может умереть, а только Адольф Гитлер. «Вы не слышали об этом? По радио передавали. Дёниц стал его преемником, гросс-адмирал Дёниц, – поправил он себя. – Вам нельзя выходить на улицу, сегодня нельзя, англичане издали указ, запрещающий появляться на улице. Они уже в ратуше, комендант города генерал Вольц сдал город без боя. Без боя, стало быть, позорно», – произнес он и выпучил на нее свои голубые глаза. «Так вы можете продолжать борьбу, господин Ламмерс, как вервольф [9], – предложила Лена Брюкер. – Ну да ладно, и дайте-ка мне ключ от моей квартиры. Теперь ведь нам не нужен ответственный за противовоздушную оборону». Тут губы Ламмерса дернулись, и изо рта чиновника кадастрового ведомства вырвался стон, вздох, вопль. Он вытащил ключ из большой связки. Она поднималась по лестнице, снизу до нее долетали бессвязные слова: «идеалы, предательство, Верден, отечество, спекулянты», и еще совсем уж непонятное: «всегдавверноститакточно».
Она отперла дверь. Бремер вышел из чулана бледный, с испуганным лицом: «Я думал, кто-то идет, может, квартальный страж». – «Не-а, – сказала она, – он стоит внизу, вывешивает траурные флаги в честь павших в бою».
«Если проиграем войну, то проиграем нашу честь», – промолвил Бремер. «Глупости, чихала я на эту честь, – сказала Лена Брюкер. – Война скоро кончится. Дёниц стал преемником Гитлера».
«Гросс-адмирал, – поправил ее Бремер, вновь почувствовав себя боцманом со значком Нарвика и Железным крестом второй степени. – Это хорошо. Дёниц ведет переговоры с американцами? А с англичанами? Объединяются они наконец против России?»
Он просто сам вложил ответ в ее уста. «Да, кажется, да», – сказала Лена Брюкер и была недалека от истины, поскольку Гиммлер через шведского посредника сделал союзникам предложение: заключить сепаратный мир с Англией и США, чтобы объединенными усилиями выступить против России. «Нам нужны лишь джипы, говяжья тушенка и сигареты «Кэмел».
«Ясное дело, – сказал Бремер, – Дёниц сделает это». – «Да, – подтвердила она, – хотя пока он еще не договорился, а только передает по всем городам и весям приказы стойко держаться и расстреливать дезертиров».
Бремер углубился в кроссворд. «Лошадь с крыльями: пять букв. Проще не бывает». Он поднял голову. «Наконец, – сказал он, – наконец-то Черчилль проснулся. Теперь все силы будут брошены против русских. Переговоры о мире с Западом, ясно, как день», – снопа начал он. Она его не понимала. Он поднялся, сказал: «Вот здесь» – и положил на стол атлас. И только тут она заметила, что он вытащил ил шкафа атлас. Стало быть, он все облазил, обыскал чулан, шкафы сундук и ночные столики, потому что этот атлас лежал в ящике в шкафу, в самом низу, а поверх него – письма, несколько от ее сына и, главное, аккуратно перевязанная пачка писем от него, от Клауса, агента по пуговицам.
Читать дальше