Александр Покровский - Сквозь переборки

Он проснулся за мгновения до доклада в центральный пост: «Замечаний нет!» – встал и подошел к зеркалу.

В зеркале он увидел не себя. Там был глаз. Огромный. На все зеркало. Немигающий такой. А потом глаз отодвинулся. Вглубь. И стало видно старика. Там стоял старик. Иссушенное лицо, под глазами мешки. Он протянул руку к зеркалу старик потянулся навстречу Он только на мгновение задумался: касаться зеркала или нет, а потом коснулся.

Он не ощутил твердой поверхности. Это было так, как будто ты опускаешь руку в воду: рука вошла бесшумно – ни холода ни тепла. Глаза вылезли из орбит, волосы вздыбились, пот заструился по вискам.

Рука вошла в зеркало уже очень глубоко. «Так! Главное не пугаться, – почему-то сказал он сам себе, – и тогда мы медленно выйдем из него. Испугаешься, и оно затвердеет. Осторожно вынимаем руку», – и он вынул руку.

Поверхность зеркала разгладилась – совсем как вода. Теперь там было его отражение.

Он отступил, медленно сел в кресло.

Ну и что это было? И вообще, было ли это? А может, это ему все привиделось? Конечно привиделось! Конечно!

Он вскочил, подошел к зеркалу и приложил к нему руку – зеркало было твердое и холодное.

Привиделось! Конечно! Фу!

Чушь. Этого не бывает. Не может быть. Он в своем уме, в уме, все хорошо. Он рассмеялся. Смех получился деревянным, но это был смех. Он давно не смеялся.

И тотчас же наступило расслабление, он добрался до кресла, тело растеклось по нему, глаза закрылись, под веками забегали солнечные зайчики, потом стало темно и сыро. Он вглядывался в темноту пытаясь разглядеть в ней хоть что-нибудь, потом он увидел человека. Тот сидел напротив. Он был странно одет. В какие-то одежды, что ли. Старинные. И еще этот человек говорил. Голос был слабым, ничего не слышно, но тут звук его усилился. Человек говорил на непонятном языке, но через какое-то время он вдруг осознал, что понимает его речь.

– Бог дает нам эту землю. Мой народ будет владеть ею по праву. Всем будет править закон. Закон будет править миром. И его миру даст мой народ – мен гу!

– Да, великий хан!

Последнюю фразу произнес он. На том же самом языке.

Он не успел удивиться, потому что тут же попал в бой. Летели кони, стрелы, копья, сшибались, падали, сцепившись, люди – шла резня. Дикая резня. И он был в самой ее гуще. Зрение его будто бы раздвинулось, время текло медленно. Он успевал увидеть все, все, что делается перед ним, сбоку и за спиной. Он уворачивался от ударов и наносил их сам.

А потом ему нанесли удар наискось, через все тело, с правого плеча и до пояса. Рассекли.

И он упал.

В этот момент он очнулся. Болело плечо и все тело. Правая рука висела плетью. Он со стоном дотащился до зеркала, там он стянул с себя курточку и уставился в свое отражение.

От правого плеча наискось до пояса шел безобразный шрам.

– Женя, что это?

Он немедленно был у Женьки.

– Что произошло? – спрашивал Женя. – Где ты так? Ударился?

– Я у тебя спрашиваю, что это, а ты у меня? Я не знаю, где это! Не знаю! А если бы и знал, то ты мне все равно не поверил бы! Ты же мне не веришь?

– Погоди! Не ори! Дай пощупать!

– А-а-а!!! Больно же!

Женя отдернул руку.

– Нож? Ты сам себя порезал?

– Я? Сам себя? Я что, похож не сумасшедшего?

– Подожди, но рана-то старая! Шрам же совсем старый!

– А болит!

– Сильно?

– Так, что я сейчас сдохну! Дышать трудно! Я стоять не могу!

Он свалился на стул. Женя смотрел на него во все глаза. Он сидел, сморщившись.

– Ну что ты на меня смотришь так? Мне даже говорить тяжело.

– Погоди, сейчас обезболим.

Женя сделал укол. Что он вколол, неизвестно, но боль утихла, стало даже смешно. Он рассмеялся. А потом он начал говорить, но как-то глупо. Глупость какую-то. И язык заплетался:

– Великий хан сказал, что мы пойдем через степь, и весь мир будет нашим, потому что мы дадим этому миру закон. Закон будет править миром. Это очень важно. Очень. Миру нужен закон. Этот мир забыл закон. Это очень важно. Все должно быть законно. – Мысль начала путаться. И вдруг он перешел на другой язык. Слова сыпались и сыпались. Он говорил скороговоркой. Женя вслушивался в эту речь. И это было не бессвязное бормотанье. Речь. Вполне осмысленная.

Женя уложил его на кушетку. Он закрыл глаза, но продолжал бубнить. Потом он опять заговорил на русском:

– Сеча! Рубились! Я убил его. Вместе с конем. Рассек до седла. А этот напал сзади. Я успел повернуться, успел.

А теперь он спал. Дыхание успокоилось. Женя держал его за руку и измерял пульс. Сначала он никак не мог его сосчитать – неужели двести? Потом получилось сто, потом девяносто, восемьдесят, шестьдесят, сорок.