Андрей Бычков - Дипендра

Я оглянулся: над кроватью в черной раме висело изображение все той же Кали. Богиня бесстрастно взирала на меня своими белыми, рельефно как-то намазанными глазницами, на которых чернели ее всевидящие зрачки. Богиня была в желтом сари, в одной из четырех рук она держала какой-то странной формы меч, в другой человеческую голову…

“Когда якши завершит свои подготовительные ритуалы…”

Я сел на стул и посмотрел в окно. Узкий маленький дворик, высыпанный искрящейся на солнце щебенкой. Две красные кирпичные стены какого-то другого (а может быть, и этого) здания, где я находился, замыкали двор. Окон больше не было. Я подумал, что где-то здесь, может быть, томится и Лиза, где-то за одной из этих стен, которые как будто вырезали в пространстве какой-то острый неумолимый угол, над которым поднималось свободное и желтое от зноя небо. “Венчание … ” Вдруг меня пронзило: “Лиза! Они же имеют ввиду Лизу! Она сказала им, что мы еще не поженились…” “Венчание, а потом… казнь”. У меня закружилась голова и красный угол поплыл перед глазами. Что-то словно бы разверзалось там, глубоко во мне. Я словно бы увидел, как приоткрылась какая-то мерцающая подкладка моей жизни – скрытый и до конца еще неясный план, что-то, что было выше моего понимания, что я прожил за эти годы, что, конечно же, пытался, как и все анализировать, и что было лишь логикой, игрой в прятки от самого себя. Сейчас же… Увы, я ничего не мог назвать по имени, вернее, мог бы, но это были бы не те слова, не то, что я знал сейчас и что мне словно бы кем-то давалось – какая-то скрытая от меня моя другая жизнь, от которой я, быть может, и хотел бы избавиться, и единственность, неповторимость которой были сейчас для меня так несомненны. Я вглядывался в эту неизвестную мне известность, в эту правду о себе и хотел и все не решался спросить там, у себя. Осталась ли еще хоть какая-то надежда или теперь все кончено, теперь все уже только после? Глубокая тоска и жалость к себе вдруг охватили все мое существо. Эти чувства пришли откуда-то извне, заслоняя собой открывшиеся было мне глубины и я не удержался и уже снова был словно бы выброшен на поверхность, обнаруживая себя среди этой непонятной, абсурдной и отвратительной реальности, снова сидящим на стуле у окна, все тот же острый кирпичный угол и мысли, мысли, страх, что меня казнят… Загремел замок, я вздрогнул, но не оглянулся. Заскрипела, медленно открываясь, дверь. Зашаркали шаги и передо мной возник гуркх в черном. Он поставил на стол завтрак. Я увидел мясо и бобы, стакан красного вина. Теперь я уже был только тело. Я жадно набросился на мясо, запивая его вином из глиняного стакана. После обеда меня сморил сон и я заснул. Спал я без сновидений, но когда проснулся, снова возникла мысль о грозящей мне казни и стала вгрызаться в мое нутро с прежней силой. “Венчание… а потом… Но кто невеста?.. Лиза?” И вдруг вс та же страшная догадка, словно порыв холодного ветра, пронзила все мое существо: “Девиани!”

Три дня неизвестности и ожиданий измучили меня настолько, что я понял, если не найду себе здесь какого-нибудь занятия, то просто-напросто сойду с ума. И тогда я вспомнил о том человеке, который дал мне деньги на это путешествие. На следующее утро я знаками попросил у охранявшего меня гуркха бумагу и карандаш. Он кивнул, но потом отрицательно покачал головой. Но через день, видимо, посовещавшись с кем-то, он принес мне и то, и другое.

Америка. Я начну с Америки. Двигаясь с Запада на Восток, против солнца. Может быть, теперь, поверх слов, поверх описаний и картинок меня снова настигнет это , как и тогда, когда я только и мог что сказать там или здесь , указывая самому себе дорогу к тому, что так трудно назвать по имени, чертовы банальности, я спотыкаюсь, но почему бы все же не попробовать рассказать себе эту историю, попробовать подобрать слова к тому, что я увидел, как в пропасти, может быть, тогда я как-то догадаюсь, почему все это происходит именно со мной? Вспомнил вот вдруг сон перед отлетом в это чертово королевство, как принимаю таблетку, обследую какие-то готические залы, вдруг выясняется, что это не что иное, как полость моего собственного рта, мое собственное нёбо, вот внизу гниющий зуб мудрости, коричневая кариесная дырка, я проникаю, зловоние, лаз ведет еще глубже вниз, пробираюсь сквозь смрад, белая натянутая нитка нерва, и сверху чей-то злорадный смех, они сверлят так, что все вокруг трясется, я остаюсь в каком-то гроте, сверху лаз замуровывают полупрозрачной пломбой, на которой изображено усатое, как у Дали, лицо Джоконды. Наверх дороги нет, я вынужден начать спускаться и соскальзываю в темноту… Сам себе Шехерезада, расскажи историю, может быть, она поможет тебе выбраться, как сказала бы та имиджмейкерская скотина, из-за которой тоже (косвенно) я попал сюда, в эту, блядь, тюрьму, где я, наверное, медленно сойду с ума, если не буду делать хоть что-нибудь, например, вот это – писать, выдавливая из себя яд и гной… Эх, если бы можно было разбежаться и самого себя догнать. Оттолкнувшись, перепрыгнуть, ха-ха, кажется, здесь, в этой мнимости я набираю форму, вот, даже пошутил, как бы только не разрыдаться. Да, лишь бы что-то делать. Или все уже сделано? Осталось только описать, приправляя кое-где юмором висельника? Отказываешься верить, что это происходит с тобой и происходит на самом деле? Вот, вспомнилась опять цитатка из книжечки отца: «Человек свободный не думает о смерти». Кто это сказал? Ха-ха-ха! Попал бы сейчас сюда автор. Бессмысленность всего. Похоже, что я и в самом деле боюсь, что меня приговорят… приговорят к… Сука, блядь, чтоб вы все сдохли, падлы!.. Господи, но почему именно я?!