Бертон Уол - Высшее общество

Сибил хотела закричать. Вместо этого она спросила:

– Больше, чем доктор Вексон?

– Я полагаю, что любая шутка, а тем более такая, неуместна, – заметил Ходдинг. Он укоризненно посмотрел на нее.

Тогда она закричала и сделала это вовремя. В то мгновение, когда Ходдинг бросил на Сибил осуждающий взгляд, он перестал управлять машиной, и она чуть было не врезалась в стену при въезде в тоннель. Они отделались смятым крылом и несколько мгновений ехали в молчании. Сибил покусывала костяшки пальцев. Ее лицо побелело.

– Я знаю, о чем ты подумала, – наконец сказал он, – но, несомненно, я просто не сосредоточился. Естественно, когда будет нужно, я сделаю это. – Затем он сердито добавил: – И чтобы успокоить тебя, я распорядился… о тебе позаботятся. В случае… ты понимаешь.

– О чем ты говоришь? – спросила она низким голосом.

– Я хочу сказать, что если мы не поженимся до гонок, тебе не придется беспокоится об этом. Помимо всего прочего… – Он сделал паузу. – По крайней мере, я надеюсь, что это будет помимо всего прочего.

– Останови машину, – потребовала она.

– Ты хочешь в туалет? Тогда почему ты…

– Я сказала – останови машину! – крикнула она.

Он нажал на тормоз, и она яростно стала крутить дверную ручку. Они взяли «мерседес» напрокат, и эта модель была ей незнакома. Наконец, она открыла дверцу.

– Куда ты идешь? – спросил Ходдинг.

– Обратно в Цюрих.

– Но ты не можешь…

– Могу! – она так хлопнула дверцей, что у него заложило уши.

Ходдинг выбрался вслед за ней из машины.

– Сибил, золотко, – позвал он. Она уже уходила.

– Пропади ты пропадом! Ты – злобный сукин сын, и я ненавижу тебя.

Воздух был весьма прохладным, ветер дул со скоростью семи-восьми узлов. Пока она шла, тонкое шелковое платье облепило ей ноги. С минуту он стоял на шоссе ошеломленный. Над головой было голубое небо, поля зеленели, а дорога выглядела черной. Все было плоским и скучным, как на открытке с названием «Вид долины Роны», за исключением отчетливо видневшейся стройной фигурки в алом платье, открывавшем красивые ноги, – и эта фигурка становилась все меньше. Это было единственное движущееся пятно, и оно удалялось от него. «Я один, – подумал он, – посредине безбрежности». Затем он пустился бежать.

Когда он поймал ее и повернул к себе, Ходдинг увидел, что она плачет.

– Ты мне противен! – сказала Сибил.

– Боже, Сибил, не говори так, – он тоже заплакал.

На них надвинулся неуклюжий автобус с надписью «Райнризер», набитый туристами из Германии, так что они были вынуждены сойти с узкой внутренней полосы. Туристы увидели «мерседес», он вызвал их одобрение. Они также увидели высокого, аристократичного вида мужчину и красивую молодую женщину, которые подталкивали и тянули друг друга в противоположные стороны. Это вызвало еще большее одобрение. Их лица, облепившие окна автобуса, были похожи на розовые головы телят в лавке мясника.

– Вперед! – закричали они. – Да здравствует любовь! – Раздался ностальгический вопль: – Радость через силу! – но слишком поздно, чтобы быть услышанным.

– Нам нельзя здесь стоять, – взмолился Ходдинг. – Нас обоих задавят.

– Мне все равно, – сказала Сибил, имея в виду другое. Она и сама не знала, что хотела сказать. – Ты был отвратителен. Я не знаю, что на тебя нашло.

– Ты замерзнешь до смерти, – разумно заметил Ходдинг.

– Тогда почему ты не отдашь мне свой пиджак, самовлюбленный эгоист! – Сибил не знала, почему она так назвала его: кажется, он сам использовал это выражение, когда описывал себя. В любом случае, это сработало.

– Ты права, – сказал он, понурившись, что слегка мешало ему снимать пиджак. Но все же он снял его и заботливо набросил ей на плечи, одновременно бормоча: – Ты права. Полностью. Я вел себя неразумно, каюсь. Я знаю, что извиняться бесполезно, но все равно чувствую себя виноватым. Обещаю тебе, что пока мы здесь, я нанесу визит к врачу. Доктор Вексон дал мне адреса двух-трех хороших специалистов. Прошу тебя, дорогая…

– У меня зубы начинают стучать, – ответила Сибил, позволив тем самым отвести себя к машине. Это была далеко не капитуляция, но чего еще он мог ожидать?

Следующие несколько часов они ехали в молчании. Когда к Ходдингу вернулось самообладание, и он вновь смог управлять своим голосом, он серьезно заявил:

– На самом деле я рад, что все это произошло. Я и понятия не имел о том, как сильно я деградировал.

Он ждал ее ответа – молча, с мольбой. Он чувствовал, что это очень важно – чтобы она согласилась. Это стало как бы отпущением грехов.