Бертон Уол - Высшее общество

Баббера и его тощую крошечную подопечную в стиле Беннингтон она уже знала. Гэвин Хеннесси тоже был ей знаком, потому что она сыграла маленькую роль, совсем крошечную, – «Апельсины? П'жалста, сэр, три монеты, пол монеты» – в его последнем фильме. Бигги, массивная шведка, – в ней было больше от обелиска, чем от одалиски, – последовала за Гэвином в качестве его личного оруженосца. Англичанка Зоя, ни с того, ни с сего воспылавшая любовью к туризму в Куэрнаваке, выбыла из игры. Наконец, там был набоб из Чандрапура, странный маленький человечек, как казалось, слепленный из теста кофейного цвета, с которым она когда-то познакомилась на вечеринке в Нью-Йорке. Она не могла вспомнить, о чем они тогда говорили: на самом деле они вряд ли говорили о чем-либо: набоб все время что-то посасывал, а когда она нахально спросила, что именно, он приложил теплые, влажные губы к ее руке. Пораженная, она уронила руку.

Консуэла Коул отказалась ехать с ними, а Вера Таллиаферро благоразумно приняла приглашение, чтобы, как обычно, на некоторое время исчезнуть, потому что она знала, что Фредди Даймонд собирался остаться у Консуэлы, и тут уж глупо было суетиться: пусть природа делает свое дело.

Еще была Мэгги Корвин. Сибил до сих пор не видела ее, но ждала знакомства и, что самое удивительное, с трепетом. Трепетное ожидание приводило ее в замешательство. Мэгги Корвин было за сорок, но до того, как Сибил родилась, она была подлинной королевой кино. Сибил помнила ее холодное бледное лицо времен своего детства и ранней юности, которое казалось сделанным из лимонного щербета: Мэгги Корвин распахнула окно; она в роскошном платье; Мэгги Корвин вальсирует, вальсирует, вальсирует, – и для девочки Сибил она была как свет, воздух… как пища. Сибил в мечтах отождествляла себя с Мэгги Корвин.

Она знала, что Мэгги сопровождал высокий, очень красивый и очень молодой француз, звали его, кажется, Тико. Тико и как-то там дальше. Его роль говорила сама за себя.

Были и другие, но она не могла припомнить, как их зовут; между тем ее окликнули. Карлотта Милош отцепилась от похожего на старый корявый дуб мужчины, протянула к ней свои пухлые ручки, сверкнула искусственными зубами, спорившими с ее в высшей степени настоящими жемчугами, произнесла громкое, бархатное «Дорохая!» «Карлотта держалась так, словно, – подумала Сибил, – именно она спасла от гибели империю Габсбургов».

Спутником Карлотты оказался Жоржи Песталоцци, без сомнения, один из самых привлекательных мужчин, которых Сибил доводилось видеть. Когда он взял ее руку, – на другую легла пухлая ручка Карлотты, и ее ноготки быстро опробовали, насколько нежна кожа Сибил – сил Карлотта не жалела, ошибки быть не могло.

– Я мажордом мистера Кэнфилда и первый помощник командира, – сказал Жоржи, громко смеясь. – Он взял на себя зверей, а я приглядываю за всеми хорошенькими женщинами.

– Боже, какая удача! – воскликнула Сибил, подсчитывая в уме, как долго продлится охота, как много будет хорошеньких женщин, и хватит ли ему времени всерьез заняться ею. – Боюсь, вам придется меня всему учить: я никогда не стреляла из ружья.

– Это просто, дорохая, – вмешалась Карлотта. – Ты прицеливаешься и воображаешь, что зверь – это один из твоих бывших мужей.

– У меня не было ни одного мужа, – засмеялась Сибил. Карлотта захохотала смехом Сивиллы.

– Ты шлишком молота, чтобы быть такой умной, – сказала она.

Они отправились в бар. Там Сибил открыла для себя, что у Жоржи Песталоцци есть достоинства, которым стоит подивиться. Он не делал попыток ухаживать за Сибил, пока Карлотта отвлекалась. Он пил не слишком быстро и не слишком много, не говорил о деньгах, о поло или о личных самолетах, что, в сущности, то же самое, что говорить о деньгах. Вместо этого он говорил о революции, той революции, которая, как он полагал, рано или поздно обрушится на его родную Бразилию и на него тоже.

– Меня расстреляют, – сказал он, весело смеясь, – повесят за ноги на фонарном столбе. – Тут его смех стал еще громче. – И наконец четвертуют. – Он веселился по этому поводу так неподдельно и заразительно, что Сибил тоже засмеялась, чувствуя, что ее ответный смех звучит, как топор палача на эшафоте.

Чтобы не показаться пошлой, против своей воли Сибил спросила:

– Если вы уверены, что будет именно так, почему вы не постараетесь избежать своей участи?

Песталоцци пожал плечами, и его сияющая улыбка потускнела, правда, всего лишь на миг. Он вздохнул глубоко и печально, и Сибил стало приятно, что он опечалился. По коже даже пробежал приятный холодок.