Бертон Уол - Высшее общество

Винсент был достаточно умен, чтобы позволять своему «грубому молодому животному» развлекаться на стороне, но только с женщинами. По временам Фредди исчезал на целые дни в Черри-Гроуве, Ише или Таормине. Но он всегда возвращался – с опухшими глазами, пресыщенный, угрюмый, часто с новой драгоценностью. Поклонницы, которых он оставлял позади, могли бы составить постоянную мировую аудиторию и где бы он ни появлялся, в ночном клубе или на сцене, женщины тащились за ним стадом, как коровы за племенным быком. Теперь, думал Фредди, он мог бы использовать любую из этих женщин, но он предпочитал Консуэлу (он относился к ней как к матери). Она же, кажется, не замечала его и предпочитала ему Веру и матадоров. Он начал осторожно строить куры одному из матадоров, но тот боялся потерять репутацию и в последний момент уклонился. «Если бы это был просто mozo, [16]– объяснял тореадор, – то это бы прошло. Никто бы не осмелился напечатать это, а если бы и напечатали, то никто бы не поверил. Que lástima… [17]»

Он потянулся за следующей маслиной и обнаружил худую руку, лезущую в его бокал. Рука принадлежала Клоувер Прайс, и было очевидно по ее надутой щеке, что она тайком таскала оливки у Фредди Даймонда. Она пьяно улыбнулась ему, а автоматический сексуальный компьютер Фредди быстро защелкал и выдал результат – нет!

– Я не видел вас раньше, – сказал он в той конфетной манере, в которой он исполнял свои народные песни и которая трясла в оргазме женщин от штата Мэн до Малибу.

– Como se llama? Как зовут?

– Зовут часто, – ответила Клоувер, – да выбирают редко. – Она чувствовала себя ужасно, а косточки от маслин начали нагреваться в ее руке. Она знала, что не осмелится выбросить их в бассейн, но ей так хотелось вместо этого засунуть их ему за пазуху, в глубокий шелковый клин, идущий от его шеи и призывно указующий на более привлекательное место. – Я без ума, – добавила она, зная, что говорит неправду, – от этой золотой монеты. – Она прикоснулась к монете, висевшей на шее Фредди, и ее рука скользнула по его груди. На ощупь его грудь напоминала бифштекс. – Это Траян, Адриан или Веспасиан?

– Нет, это мой друг Винни, – он решил (как это иногда с ним случалось), что его компьютер сделал ошибку. – Ты девственница?

Он произнес это слово с сильным испанским акцентом, потому что у него не было случая произнести его по-английски.

Клоувер послышалось: «Дать винца?» Ей захотелось ответить: «Да, немного», а потом пошутить. Ей трудно было понять, что же он сказал на самом деле, потому что на вечеринки она не надевала очки, а в полумраке она не могла определить выражение лица собеседника. Поэтому она слабо улыбнулась и ответила: – Нет, спасибо, я уже много выпила.

– Я не предлагаю тебе выпить, – сказал Фредди, хмурясь. Возможно, эта тощая девчонка с глазами больше чем груди, делала грязные намеки по поводу его мужского достоинства. Так уже бывало на подобных вечерах. – Я собирался, – продолжил он осторожно, – пригласить тебя…

– Клоувер! – послышался рев Баббера Кэнфилда. Он стоял на противоположной стороне бассейна, выделяясь на фоне группы, состоящей из Пола Ормонта, Бигги, Зои, Консуэлы, Веры и матадоров. Все они и другие гости, разбросанные по всей террасе, на минуту остолбенели и оглохли. Иначе и быть не могло. Казалось, что от бабберовского рыка вода в бассейне пошла волнами.

– Иди сюда, девочка! – позвал Баббер, и Клоувер заморгала, всматриваясь в мутно-белое пятно бабберовского пластрона.

– О, боже! – взмолилась она, обращаясь к Фредди.

– Твой муж?

– Клоувер, я устал повторять, детка! – вновь прорычал Баббер.

– О, нет, – пробормотала Клоувер, задыхаясь, раздираемая противоречивыми желаниями – остаться или уйти. Он посмотрел на нее, он положил свою руку на ее руку.

– Я… я сейчас вернусь, – сказала она, произнося слова громче, чем ей хотелось бы, она забыла, что звуки с легкостью разносились по поверхности воды.

– Черта с два ты вернешься, – вскричал Баббер. Он закрыл свою пасть, когда увидел, что Клоувер трусцой огибает бассейн.

– Баббер, – начала она, достигнув закругленного бортика бассейна, – почему вы такой грубиян? Вечно вы кричите и шумите – вы можете делать что-нибудь тихо?

– А теперь слушай меня, женщина, – сказал Баббер, притягивая ее за руку к себе и понизив голос так, что гости наконец-то избавились от звона в ушах. – Я не собираюсь стоять, дожидаться тут, смотреть, как ты там трепешься с гомиком-ниггером. Со мной это не пройдет. Я никому не позволю залезать в твои хорошенькие штаны. Я не допущу, чтобы ты вляпалась во всякое дерьмо, клянусь Господом. А теперь катись отсюда и ложись баиньки, завтра поутру мы улетаем.