Андрей Бычков - Гулливер и его любовь

И вдруг она поняла, что не хочет идти сейчас на группу к доктору Эм, потому что… потому что перестал приходить Евгений.

Ирина вдруг с горечью поняла, что всю жизнь ждала только такого, как он. И, может быть, она не хотела, чтобы доктор Эм случайно выведала об этом и разрушила это последнее из ее ожиданий?

Она снова увидела эти его печальные горизонтальные морщинки у глаз, и на лбу – веселые вертикальные, и… заплакала.

Так значит, она всегда хотела встретить Евгения?

Однажды, когда его все же собьет машина, она, Ирина, примчится в последний миг и, снова помолившись Богу, спасет ему жизнь. И тогда он ей расскажет все, что у него на душе, и она тоже ему расскажет, что она несчастна с Володькой, как она знает теперь, что «отношения с мужчинами» – это же не любовь, и скороспелый брак – просто бегство от одиночества. И наказывается мертвым ребенком. О, он, Евгений, поймет эти простые слова. И тогда… Тогда она бросит своего грубого, пахнущего кирзой Володьку, а Евгений бросит эту неврастеничку Любу, и они убегут в какую-нибудь далекую страну. Она вспомнила свой сон – отель в горах, молодой негодяй, убивший своих богатых родителей, и его бедная невеста, как они сидят на веранде, и солнце сквозь жалюзи… Она с неохотой взялась за ручку двери, вспоминая теперь нового участника группы – высокомерного и прыщавого Бориса, как с визгливым и нервным хохотом он признается в каком-то своем непонятном пороке, и как доктор Эм подсовывает ему пустой стул, чтобы он мог заставить его какими-то странными движениями перестать верить в Бога.

В тот же час к низкому стильному зданию фирмы «Tukzar» подходила и докторша Эм. Она вдруг решила еще раз попробовать набрать номера телефонов Евгения и Любы. Хотя прошел уже почти месяц. И тут-то ее и осенила идея этого нового упражнения. В конце концов каждому полезно познакомиться со своим «собственным самоубийством»! Вытащить на свет Божий из бессознательного и признать.

Конечно, конечно, дорогая докторша Эм. И это, безусловно, надо потренировать на группе. Вот, например, косоглазая Нинок, раба еды, что есть силы запихивает себе в дыхательное горло ватрушку, а Катенька стучит ей по спине, чтобы Нинок все же вовремя откашлялась. Или Занозина – разбегается, чтобы врезаться головой в экран телевизора, а в телевизоре вдруг появляется изображение Натальи Авдотьевны Турсун-Заде, у которой вообще никаких проблем.

Доктор Эм даже прихлопнула себя по ляжкам – отличная идея! Ляжки доктора Эм восторженно заколыхались, умственное волнение привело их в чрезвычайное возбуждение. А идея нестерпимо запросилась претвориться в действие. Ах, если бы сейчас можно было испробовать придуманное упражнение на себе! Она вдруг, как увидела спрятанную в ящике письменного стола волшебную палочку и… с неподдельной горечью вздохнула о том, как убога, однако, несмотря на все ее глубокие познания, ее личная жизнь. Воистину во многой мудрости премного печали… С горькой усмешкой представила она себе, как ее личная жизнь кокетливо выглядывает сейчас из целлофанового пакетика. Впрочем, личная жизнь доктора Эм имела вполне натуральную форму и даже цвет, разве что была несколько большего, чем это требовалось природой, размера. Но на то и «премногость печали».

«О, моя волшебная палочка, – грустно улыбнулась докторша Эм, мысленно доставая из пакетика большой резиновый член, – конечно, у каждого должен быть свой собственный способ самоубийства…»

О, нескончаемо длящийся фантазм, о сон разума, именующийся подчас помпезно психотерапией, о сменяющие друг друга парадигмы и попирающие друг друга школы, о доктор Пёрлз, вонзающий свой процесс в своего психоаналитического отца, так ты и вправду надоумишь несчастных на самоубийство!

«Ах, лучше было бы для Евгения и Любы, если бы они и вправду покончили с собой», – все же бессознательно мелькнуло у доктора Эм.

О, бессознательная докторская гениальность! Конечно, конечно! Если бы она еще узнала, что они убийцы! Эх, жаль, что их телефоны по-прежнему не отвечали. Позвонили бы лучше доктору Эм сами и сказали: «Так, мол, и так, терпеть больше нету мочи. Совесть замучила. Не хотим больше так жить и через пять минут вскроем себе вены, консервным ножом вскроем! А если не хватит духу – примем таблетки или в петлю». И доктор Эм, конечно бы, им ответила: «О, подождите, не вскрывайте. Я сейчас приеду!» И примчалась бы, и поднялась бы по лестнице, но в дверь, не стучала, не стучала, а заглянула бы осторожно в замочную скважину. Как они там, бедняги? А они там – мучаются, ее ждут, не дождутся, на часы смотрят. А она как бы все не едет и не едет. Пять минут, пятьдесят, полтора часа, два. Ну, они и не выдерживают: «Где же ты, блядь, о отпускающая нам грехи докторша Эм?!» И – на табуретку. Петли ладошками мылят, намыливают, мылом таким душистым «амбрасадор». С тоской оглядываются на дверь. А там, конечно же, по-прежнему – ничего-с, ни звука (доктор-то Эм затаилась и не дышит!). Ну они и просовывают, рыдая, просовывают, каждый в свою. А доктор Эм, по-прежнему, у скважины замерла, ни движеньица. Ну они, бедняги, не выдерживают и… толкают ее ногами, табуретку эту ногами! И она летит, табуретка эта, вбок! И вот они, уже дрыгают отчаянно ногами и хрипят. «Хр-рр! Хр-рр!» – вот как хрипят, падлы, а руками-то цепляются за петли. Да поздно, суки, поздно!