Андрей Бычков: Нано и порно

Зато с каким же упоением на последнем курсе института он оперировал на мертвецах простату. С каким удовольствием ампутировал он у покойников фаллосы («Да пенисы, пенисы, а не фаллосы!» – бывалыча кричал на него институтский педагог), срезал их и впрямь, как грибы, в местном институтском морге. Увы, на выпускной экзаменационной операции черт все же дернул Ивана Ивановича ошибиться и увести разрез куда-то не туда, отчего отрезанный член нечаянно выскользнул из его рук и шлепнулся на пол, так что экзаменатор (надо сказать, известнейший профессор) ну никак не мог оставить Иванова на кафедре. И распределил его в поликлинику. Правда, с «возможностью возможности» перераспределения.

Формулу эту про «возможность возможности» старый профессор вычитал у итальянского философа Аббаньяно и часто цитировал своим студентам на операциях. О, старый либерал обожал эти утонченные итальянские формулы – «не универсум, а плюроверсум», «человек может жить подлинной жизнью и быть самим собой»… Немудрено, что Аббаньяно стал также и любимейшим философом Ивана Ивановича.

Может быть, с тех самых пор он и полюбил этот утонченный «гуманистический оптимизм» с его возможностью возможности?

Кстати сказать, разглядывая и разминая в пальцах фаллосы («Да не фаллосы, блядь, а пенисы!») своих пациентов, Иванов как-то так сразу и определял, а тот ли это пациент пыхтит сейчас перед ним со спущенными трусами или не тот . Выбирает ли он из всех возможностей ту , что является «основой здорового и устойчивого существования»?

«А если не выбирает, то, значит…»

Значит, Иван Иванович делал ему пальцем в известном месте и в известном смысле гораздо… гораздо, скажем так, невозможнее .

И вот как-то в среду Иванову пригрезился один из его недавних пациентов. Он приходил к нему на прием с неделю назад, проконсультироваться насчет возможности бесплодия. Тогда волею случая Ивану Ивановичу пришлось слегка поспорить с пациентом о плюроверсуме, так же как и о возможности возможности бесплодия. И теперь фаллос этого пациента («Да не фаллос, еб твою, а пенис, пенис!») как-то так загадочно и надо даже сказать мстительно блестел перед внутренним взором Ивана Ивановича. И блестел, надо сказать, стоя!

Иванов напряг мозг и даже припомнил имя и отчество пациента.

«Алексей Петрович… Да-с!»

Напряг и еще, но фамилию вспомнить так и не смог.

«Не то У…, не то Ы…»

Пенис (будем все же точны в названии) у Алексея Петровича был чистый и белый, античный какой-то, как, быть может, выразился бы господин Аббаньяно. И вошел он в душу Ивана Ивановича глубоко. Вошел, конечно же, не сам пенис, а его образ. Просто, так сказать, чудовищная провинциальность русского языка и его засоренность имперскими канцеляризмами не позволяла Ивану Ивановичу яснее сформулировать смысл и идею того, что он переживал. Хотя, говори он и думай на языке английском, было бы сделать это ему гораздо сподручнее.

Фаллос же, однако, продолжал там потихоньку произрастать. Или, выражаясь яснее, proizrastat’ tam prodoljal obraz fallosa.

«Образ фаллоса Алексея Петровича У или Алексея Петровича Ы».

В полдень медицинская сестра Капиталина принесла Ивану Ивановичу анализы пациента. Доктор как раз уплетал булку с маслом, запивая ее чаем. Был он в это время подвержен чувству вины, в чем, разумеется, себе не признавался, бессознательно подсыпая в чай еще одну (четвертую) ложечку сахара.

Чувство же вины Ивана Ивановича заключалось в том, что он, так сказать, с досады продиагностировал господину «не то У, не то Ы» простатит, и научно объяснил ему, что это и есть причина бесплодия. Да-с, безо всякой возможности возмозможности. После чего прописал господину «не то У, не то Ы» самые большие по размеру свечи. Конечно же, чтобы за что-то такое отомстить. Ведь если уж Ивану Ивановичу, любителю Баха и Шумана, быть честным перед собой, то никакого простатита при тщательном ощупывании не наблюдалось.

Результаты анализов были вписаны каллиграфическим почерком в желтую карточку пациента.

«Ну, конечно же, О! Осинина! А не У и не Ы!»

И результаты анализов привели Ивана Ивановича в неожиданный восторг. Рыжие волосинки его даже слегка затопорщились, создавая вокруг лица пушистую рыжеватую ауру. Иван Иванович весь как-то заклубился лицом. Он словно бы приподнялся из-за стола в облаке своей ауры. Держа перед собой карточку на вытянутой руке, он произнес всего лишь одно короткое и восхитительное слово. Слово это было и впрямь невероятно. Слово это было, прямо скажем, чудовищно. Пунцовое, красное, с шевелящимися клешнями и усами оно уже выпучивало черненькие глазки, выползая из широко раскрытого рта молодого уролога.