Андрей Бычков: Нано и порно

«Эту свою Котеньку он любит больше своей родной матери!»

Сердце бедного материнского Кинг-Конга забилось гонгами и из него вырвались самые жестокие слова, которые только может сказать мать:

– О, я умру, умру! И тогда ты будешь рыдать и рвать на себе волосы! Но уже будет поздно. Да, мой дорогой сын, будет уже поздно! Я буду лежать перед тобою в гробу!

Она представила, как она лежит в гробу. «Как невеста». И удовлетворенно сглотнула. Мрачно утерла лицо обширным носовым платком, подаренным ей как-то на Восьмое марта Ольгой Степановной, и стала грузно залезать в троллейбус. Машина заскрипела и накренилась, отчего водитель тревожно покосился в зеркало заднего вида. Был ли это тот же самый водитель, что когда-то вез и самого Алексея Петровича с памятного сеанса психоанализа, или не тот, сказать трудно. Кто их знает, этих водителей, иногда они вроде бы и те, а иногда как вроде бы и не те.

Алексей же Петрович с уходом мамаши вдруг напал на свою дражайшую половину. И напал так глубоко, так оскорбительно, что бедная Ольга Степановна не выдержала и стала собирать вещи. Узкие лопатки ее спины буквально содрогались от слез. Брильянтовые капли закапали в ореховую шкатулку, где она хранила свои драгоценности.

– Да-да-да! – кричал Алексей Петрович. – Я люблю свою маму! И я не позволю, чтобы ты говорила ей гадости! И если ты до сих пор не можешь родить…

– Я?! Да это ты не можешь родить! Сходи к урологу!

– Сама сходи к урологу!

– Ты вообще ничего не можешь! – задыхаясь от возмущения закричала Ольга Степановна с раскрытой шкатулкой в руках. – Ты даже живешь на мои деньги!

Уж чего-чего, а такой подлости Алексей Петрович явно не ожидал.

– Ах вот ты про что?! – заорал он. – Как будто бы я ничего никогда и не зарабатывал?!

– Сто лет в обед!

– Ну так и катись тогда отсюда к чертовой бабушке!

И Ольга Степановна покатилась. Сначала на такси, затем на поезде, потом на автобусе, а последние километры пути так даже и на велосипеде, к багажнику которого какой-то сердобольный мальчишка приторочил ее чемодан.

Между тем, оставшись один, Алексей Петрович крепко и даже очень крепко задумался. И задумался он ни о чем ином, как о смысле жизни.

Странная штука этот смысл. То вроде он есть, а то – бац! – и нет его. Вот и спрашивается: «А зачем? А зачем тогда всё это ?» Вот, была только что жена и нет уже никакой жены. Была и мамаша, ан нет и мамаши. Нет-с, господа, что ни говорите, а в самой сердцевине мира заложен какой-то изначальный изъян. И никак и ничем его не исправить.

Алексей Петрович посмотрел на иконку Богоматери Всех Скорбей, впопыхах забытую Ольгой Степановной и горько усмехнулся. Неужели же больше никогда не поднимется рука его, чтобы перекреститься? Странное чувство выскальзывания всего из всего вдруг посетило его. Как будто из мира вдруг вынули параллелограммы. Да что там параллелограммы! Из него, из мира, как будто бы выпустили даже и воздух. Исчезла, испарилась упругая суть, и мир просто сдулся, как воздушный шарик. И осталась лишь ненужная оболочка… То последнее, что еще было у Алексея Петровича – его счастливая семейная жизнь – вдруг так внезапно, так нелепо исчезло.

И тут вдруг кто-то злорадно закричал из самой глубины души его: «Но разве ты не мечтал об этом? Разве ты не знал, что только самый свободный и самый никчемный человек может завоевать мир?» «Но ведь я когда-то хотел его спасти…» – попытался возразить Алексей Петрович. «Ха-ха-ха! – засмеялся все тот же голос из глубины. – Чего спасать-то – эту рваную, дырявую оболочку?» Тут Осинин вдруг вспомнил про всадника, что спасать-то, блядь, все равно нужно! Он даже дернулся было за трубкой, чтобы позвонить Ольге Степановне. Но тут голос опять закричал: «Да ты что, с ума сошел?!» Так, что Алексей Петрович дернулся обратно, добавив, правда, сквозь зубы: «Да, сам ты!» «Нет, это ты! Ты точно маменькин сынок!» «Это я-то маменькин сынок?!» «Да, ты! И не зря тебе купили угря. Знаешь, почему?» «Почему?» «Потому что у тебя нет угря!» «Чего?» – не понял Алексей Петрович. «Угря!» – повторил злорадный голос.

Тут уже Алексей Петрович не выдержал и побежал на кухню.

Загруженный продуктами холодильник ослепительно блистал.

«Не бойся, хватит на две недели».

Но Алексей Петрович не отвечал. Он распахнул дверцу. Длинный розовато-коричневый угорь вылез-таки из своего промасленного пакета и теперь, глотая воздух, злорадно глазел на Осинина.

«Ха-ха-ха!»

«Да плюнь ты на него», – сказал вдруг за Алексея Петровича в глубине души его, Алексея Петровича, какой-то другой, очень знакомый голос.