Александр Покровский - Каюта

На подъеме флага выстроились.
Тишина.
Слышно только, как дождинки капают.
Вокруг все серое до невозможности.
И тут верхний вахтенный говорит:
«Порешить бы вас всех».
А у него в рожке тридцать пуль.
Еле успели автомат вырвать —
Положил бы две шеренги:
Плотно стояли.

Утопленника выловили —
Он в ледяную воду сам прыгнул.
Механик быстро-быстро
Делал ему
Искусственное дыхание,
Часто-часто
Дышал – рот в рот,
Взмок весь,
Потом веки ему оттянул
И говорит:
«Готов!»

Лейтенант на крейсере рапорт
Подал:
«Прошу списать меня на берег.
Укачиваюсь».
Ему рассмеялись в лицо,
А он пошел и повесился.

Мы Ленина любили
В начальных классах.
Один только Пашка
Все понимал.
Он в ленинском уголке
Стучал пальцем по картонному мавзолею
И шептал:
«Уль-я-ны-ч, вылезай!»

…Отжимался от пола двести раз.
Но на флоте он совершенно поехал.
И с лодок его списали,
Потому что стал пить.
Он мне все время говорил:
«Меня никто не любит.
Они меня преследуют, следят», – и голос у него срывался,
А я не знал, что ответить,
Как утешить, защитить.
Ему диагноз поставили: «шизофрения, мания преследования»,
Он был, как испуганный ребенок,
Все спрятаться хотел.
Его уволили в запас.
Он уехал к себе и вроде зажил хорошо,
А потом его жена позвонила и сказала:
«Сашу убили…»

А когда под винты затянуло,
Он хотел за ним в воду прыгать,
Его оттащили, навалились и держали,
Потому что вырывался и орал: «Суки!
Он же еще живой!»

Ну и сны снились
На подводной лодке!
Цветные.
И действующие лица те же, что и в отсеках,
И такие натуральные сны, что проснешься
И не знаешь, было все это
Или не было,
И спросить не у кого.
Вернее, можно было спросить,
Только стеснялся:
Еще подумают, что спятил.
Смотрю, как-то напарник входит
Какой-то не такой,
«Ты чего?» – «Ничего».
А потом оказалось,
Что и ему снится примерно то же самое:
Всякая чертовщина.
Тогда и договорились:
Рассказывать и расспрашивать, чтоб узнать,
Что было во сне, а что – наяву.
Входишь и говоришь:
«Слушай, было такое-то и такое?» —
Если нет – значит, сон…

Их готовили для железа,
Приучали постепенно,
И они привыкли, вросли,
Оно вошло в их существо,
В плоть, между жилами,
Это видно было по походке
И по разговорам, и потом
Они ругали его на чем свет стоит,
Так ругают соседей
Или дожди,
Они готовы были бежать с него куда угодно,
И там уже предполагалось
Жить, жить…
Но скоро оказалось, что без него они не умеют.
Когда железо сгнило, они умерли.
Все.

– Раз! Два! —
Это мы учимся сдергивать автомат
С плеча по хлопку старшины
До совершеннейшей одури.
– Раз! – и уже передернул затвор,
Потому что страшно ночью:
Когда идешь на пост,
Все кажется, что смотрит кто-то
Из-за спины.
Я даже сейчас чувствую,
Когда за спиной кто-то стоит,
Всегда оборачиваюсь и смотрю человеку в глаза.
А во сне до сих пор сдергиваю с плеча
По хлопку старшины:
– Раз! – и уже готово.
Скажи: «Два!»
– Два! —
Я уже выстрелил.

Я когда-то рыл могилу за 20 минут
На скорость —
Так мы спорили.
А мы спорили тогда на все подряд,
На всякую ерунду:
Кто проскачет быстрее на четвереньках
Или сильней проорет —
Потому что были курсантами.
А тут убили офицера —
И нас послали рыть.
А когда долго роешь яму
То ничего в ней скорбного нет,
И поэтому мы смеялись, и шутили,
И кидались друг в друга
Комьями глины,
Только когда привезли гроб и родню
И начались всякие крики,
Мы отошли в сторонку и надолго там замолчали.

– Встать-сесть! Встать-сесть! —
Старшина нас тренирует,
Мы не приняли присяги,
Мы не приняли, но знаем,
Что приказы командира
Или просто размышленья —
Все для нас веленье Родины,
А старшина такой же, как и мы,
Только он попал в училище с флота,
А не просто из школы,
И учимся мы с ним в одном классе,
В том самом, где сейчас мы приседаем,
А в ушах у меня ненависть стучит зелеными молоточками,
А потом, через много лет, он бросится ко мне навстречу:
«Саня!» —
А я никак не могу пожать ему руку,
Потому что в ушах все еще – «Встать-сесть!..»