Александр Покровский - Каюта

Ты начинаешь целовать, целовать, целовать,
Лизать мою шею,
Покусывать плечи,
И я слышу твое дыхание, хрипы, колотье в груди.
Без звука, резко, нетерпеливо сдвигаешь мое лицо
Себе в пах,
И я уже знаю, что надо делать:
Языком измерять глубину
И меня всегда удивляет, как твоя плоть, нежная,
Анемичная,
Выдерживает мой натиск.
Мой язык слишком груб,
Но тебе, тебе нужно сильно и грубо,
Глубоко.
Но я уже не могу, я задыхаюсь,
А ты льешь что-то сладкое,
И я должен все это пить,
И в тебе все клокочет,
Именно так, и звуки эти очень древние,
Так клокочут вода или птица.

И ты сильно тянешь меня к себе,
Быстро и резко раздвигаешь мои ягодицы,
Я не противлюсь тебе,
И вот твои узкие пальцы, твоя кисть входит в меня,
В мой анус.
Так глубоко,
Что разворачивает и раздирает изнутри.
– Тебе хорошо? – с хрипом ты говоришь.
– Тебе хорошо!
– …
И я не могу сказать, что мне больно
И стыдно,
И даже не знаю, чего больше, стыда или боли,
И я говорю, что мне хорошо,
Конечно, конечно,
Очень,
Очень,
Да,
Господи!

Я иду к тебе по ниточке.
Она только между мной и тобой проложена.
Я, как во сне,
А может, это я засыпаю,
Так бывает.
Пурга, снег в ботинках.

Коломбина, Коломбина,
Приходи к нам ночевать.
Мы тебя же, Коломбина,
Будем долго согревать,
Ручки будем целовать,
Целовать, целовать…

На кактусе живет тля —
Я ее обрабатывал всякими ядами,
Промывал горячей водой,
Шепча разные проклятья, со зверской рожей
Намотал на спичку ватку, смоченную в марганцовке,
И выскребывал ее из кактусовых пазух и подмышек.
Тля умирала, но не сдавалась,
Тля держалась изо всех сил,
Она даже на соседний кактус
Не перепрыгивала,
Потому что этот для тли был родиной.

Капает.
Сквозь сон я ясно слышу – капает.
Господи! Да это ж вода в отсеке.
Остатки сна с лица, как паутину…
Вскочил —
А это в ванной капает.
И, надо же, слышно
Сквозь закрытую дверь.
Броситься, побежать,
Скатиться вниз
И в яму
Потянуть на себя,
Задраить.
Снова броситься, побежать, схватить,
Потянуть, задраить,
И еще и еще раз —
И все это за секунду до пробуждения.

Говорил помощнику:
Не надо ставить молодежь на выгрузку спасательных плотов,
Он же тяжкий, зараза, больше ста кило!
Как его удержать?
А тут еще в люк не лезет,
Хоть плачь,
Ну и сорвался,
Только и успел что ухватить его рукой,
И боль, как паук,
От пяток до затылка,
И в спине что-то хрустнуло,
И дальше – все,
Улетел вслед за ним.
Сижу – в глазах круги
Лиловые.
– Что, не удержал? – (это командир)
А у меня даже голоса нет, верите?
Только клекот какой-то получается.
– Виноват… – говорю, потому что больше
Ничего
Не выговаривается.

У тебя же был пожар…
Ну вот!
Скажи только: «Боюсь.
Вхожу в отсек и боюсь
Замкнутого пространства».
Пойми, это никак не проверить,
Поэтому никто из врачей
Не сможет доказать, что ты
Симулируешь,
И тебя спишут.
Вчистую.
И пенсию твою никто не тронет…

Больно…
Тисками сжимает,
Это мы в Баренцево море вошли,
По щиколотки,
А когда ляжешь на грудь,
То и вовсе с дыханием судороги,
Словно всхлипываешь,
И воздух не проглотить,
А он полдня плавал,
Когда смыло,
Пока его подобрали,
А он и сказать-то толком ничего не мог.
А нам интересно было,
Что он чувствовал,
Вот мы в воду и полезли…

Тепло – это внутри,
Гладить надо что-нибудь
Мягкое,
Внутри себя придумать
И гладить,
гладить, —
Тогда уснешь
Быстро-быстро
И не будешь вздрагивать
Всем телом,
С головы до пят,
И
руками бить не будешь
Спящую жену.

Ой вы, горы-горы,
ой сопки, ой пригорки, ой лощины,
ой,
как мы ехали-ехали-ехали,
ой,
как мы добирались до службы, ночью,
потому что все время ночь,
с разгону грудью о борт,
потому что сзади бежит к машине толпа
офицеров,
а кто-то ухватился руками,
и в спину его ударили,
и он, пьяненький, въехал под задние колеса,
а руки вцепились в борта – не оторвать,
и лезут через него
головы-ноги-шинели,
а потом и его подхватят и забросят в глубь,
пока машина урчит и набирает ход.