Кир Шаманов - Дурные дети Перестройки

Моё прощание стало поводом для Светы с подружкой увязаться со мной; пока курили на лестнице, они мне рассказали, что там, наверху, бывший парень одной из них. Оказалось, Лена и Света в меня почти влюбились, они взяли манеру мне звонить по чётным и нечётным. И как-то вдвоём, когда в кои-то веки мои родители уехали к кому-то на дачу, позвонили мне в дверь в два часа ночи, якобы убежали из дома и, вынося мне мозг, прятались и ебались у меня пару дней. Они не читали феминистской литературы, просто были большие подруги и, объясняя, что у них всё должно быть общее, жгуче мастурбировали друг дружку во все дырочки. Пожалуй, именно тогда я многое понял и прочувствовал про женщин такого, чего до этого и представить не мог. Меня это вдохновило.

Стоит отметить, что с Димой… То есть Дима постоянно проживал у родителей — тихой мамы и иудейского отца. Папа был неоднократно замечен за похищением пакетов с травой и последующим появлением в семье с красными глазами и в явно изменённом состоянии сознания. Отношения между домочадцами и Димой, и без того далёкие от безоблачных, окончательно испортились после истории с «кадилом». Камнем преткновения стало фамильное семейное серебро, которое Димин дед, Абрам Беккер, привёз с собой, когда бежал из коричневеющего Берлина, ещё в тридцатых — такова была семейная легенда, с которой Дима вырос.

Сначала Дима начал продавать книги из семейной библиотеки, которую папа кропотливо составлял застойными десятилетиями, сдавая полученные по почте газеты и журналы в макулатуру и покупая дефицитные книжки по талонам. Железная Димина логика — две книжки — пакет травы, снимала интеллигентские предрассудки. Когда папа обнаружил пропажу первой сотни томов, он закрыл оставшиеся книги в диван на навесной замок, который сам прикрутил к секции для белья, и спал на остатках растерзанной семейной библиотеки как дракон. Дима тогда, правда, научился вынимать стекло в закрытую комнату, и несколько раз раскручивал винты из уключин, на которых висел замок, брал книги и ловко прикручивал винты обратно, вновь и вновь нарушая заветы отца.

С серебром же вышла и вовсе водевильная трагикомедия. Однажды утром Дима зашёл ко мне, по-особому сияя и искря своими голубыми кристально ясными глазами. И молвил:

— Мы едем мутить два стакана дудок! — Волшебным ключиком, который откроет нам тайну клада, станет — «Фамильное Кадило из Чистого Серебра», которое Дима принёс в старушечьей авоське из узорчатой синтетики. «Чистого» повторялось с нажимом.

— Делалось в старину и такое чистое, что на нём даже клейма нету! О как!

Мне-то чего, ну кадило и кадило, хотя при рассмотрении оно, на самом деле, оказалось лампадкой для масляной свечки. Я не понял, откуда у Димы в еврейской семье «фамильное» православное серебро, но серебряное и серебряное — пошли менять. Приходим на ПарХач, общежитие на Пархоменко, к айзерам. Дима, оп-па, навострился, включил еврейскую жилку, так, мол, и так:

— Кадило серебряное за два стакана дудки мешаем.

— Кадыыыло? — недоумённо повторили хачики.

— Ну, это такая хуйня, которой попы на службе размахивают. Вот так, — толмачит Дима, доставая фирменным жестом кадило из авоськи, берёт его за цепочки и начинает махать им, аки пастырь ладаном.

— А, попы?!!! Ха-ха-ха!!! Дай-ко посматрэт, как им махат? — Хачик берёт и куражится с кадилом перед друганами.

— Кадило нэ, нахуй не нужно за два стакан, давай адын стакан, беру как серебряный лом.

— Нет, только два стакана, это фамильная вещь! Мой дед Абрам Бейкер привёз из Берлина в 1937-м.

— А вэт вай-вай-вайна в сыорак пиатом закончылосъ?

— Он еврей, от фашистов бежал, — гордо вскидывая голову, обиженно пробубнил Дима.

— Еслы он еврэй, зачэм ийэму православный кадило, он что, попа ограбыл? Что там ещё? Подстаканник? Ну, один стакан за всё!

— Давай полтора!

— Нет.

И Дима обиделся, национальная и семейная гордость не позволили ему отдать реликвии какому-то азербайджанцу всего за какой-то несчастный один стакан травы.

Поехали на «Фрунзенскую», там, как выяснилось в «Жёлтых страницах», был специализированный магазин, в котором принимали серебро на лом, определяли его состав и могли выяснить старину вещи. Дима датировал «кадило» семнадцатым, ну восемнадцатым веком, и цена в его понимании никак не могла быть ниже двух стаканов травы, «а то и килограмма!».