Кир Шаманов - Дурные дети Перестройки

Мне больно читать эту книгу, потому что она — про моё поколение, которое не уберегла моя страна. И когда мне смешно — это смех сквозь слёзы. «Дурные дети Перестройки» — это документ эпохи. А лишенный вымысла текст документа зачастую гораздо пронзительней любой художественной литературы.

Дмитрий Озерков,

искусствовед

Чтобы не попасть под колёса автомобиля, необходимо знать правила дорожного движения.

Чтобы выжить в эпоху перемен, когда ад изливает с небес потоки мутной лавы, а иконы и матери тихо плачут, нужно быть думающим отроком с определённой долей везения — таким, как главный герой романа Кириллла Шаманова «Дурные дети Перестройки».

«ДДП» не аллюзия на «ДПП (НН)» Виктора Пелевина. Это текст с внятными реминисценциями из трилогии Эдуарда Вениаминовича Лимонова («…У нас была Великая Эпоха», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй»). Именно Лимонова, блестящего автобиографа, вспоминаешь, читая Шаманова. Но если харьковчанин Эдуард рассказывает «о времени и о себе», то петербуржец Кирилл выступает свидетелем эсхатологической баталии, когда племена варваров в образе новых пророков хлынули на развалины советской Атлантиды.

Герою Шаманова (будем всё же отдавать дань литературоведческому разделению «автора» и «героя») выпала не самая сладкая доля. Однако ему удалось выжить в хаосе идей, фобий и пристрастий.

Юный Кирилл оказался одним из тех, кто почувствовал на себе смрадное дыхание Истории. Эпоха Перестройки была практически аналогична падению Древнего Рима. Как тогда, этот процесс свершился не в одночасье, но постепенно, пока патриции идеологически развращались, меняя своих Юпитеров и Лениных на чужих богов, гомосексуально подмигивающих в наркотическом бреду своим неофитам, принимающим хруст дешёвых чипсов за шуршанье американской валюты. Как тогда, исчезновение Империи было подобно падению небес и извержению всех вулканов планеты разом: уж если исчезает то, что Вечно, то что же будет с нами, простыми смертными?.. Как тогда, толпы внезапно осиротелых и враз осиротевших доверчиво потянулись к колдунам и ворожеям, отказавшись от диалектики ради Дианетики, путая в новых, «чёрных» молитвах «куннилингус» и «Кундалини».

Герой был одинок, но не один: его друзья и подруги, приятели и враги, случайные прохожие и важные персоны — все они оказались в той или иной степени «дурными детьми» перестроечного эксперимента. Ленинград-Петербург оказался ядерным полигоном, на котором иноземные учёные стали испытывать страшное оружие. Кирилл и его друзья становятся жертвами чудовищных опытов в секретной лаборатории, которой вдруг стала вся Россия: что быстрее разрушит человека — «винт» или проповеди Виссариона, героин или Церковь Последнего Завета?

А разрушить человека было необходимо. «Дурные дети» не должны были вообще появиться на свет: абортированный материал необходимо закатать в пластиковые бочонки, купленные на какой-нибудь международный грант, столь необходимый погибающей стране. Как просто и страшно пишет Шаманов о герое по кличке Слива: «Алёна целыми днями работает в ларьке, Слива сливает заработанные ею бабки барыгам, сначала „белое“ и трава. Опиуху, мол, не понимает, зато жрёт чипсы с Херши-колой, изображает потребление». Что же это за «космический лазер» такой, что же это за «идеологическая артиллерия», после выстрелов которых человеку с фрагментированным сознанием и разрушенным организмом необходимо «изображать потребление»?

Герои романа творят невообразимое: распадаясь, они пытаются обрести цельность. Быть может, это стремление к целокупности и заставляет героя Сашу быть «последователем Церкви Последнего Завета и агни-йогом одновременно». Отсутствие чего-либо, любую потерю «дурные дети» наивно восполняют тем, что выпадает взамен: «…те бабы, которых я видел, все были некрасивые и задроченные винтом хипанки. Винт есть винт, сами понимаете, зубки гниют и крошатся, запашок прелой пиздятины, грязные волосы, прыщики и струпья на коже. Зато свободная любовь, все дела». Это действительно роман о перестройке: перестройке физического тела и психики, отношений и взглядов, идеологии и мировоззрения. Будто у старой советской куклы — розовощёкого чуда с пухлыми щёчками и локотками — отвалилась рука, а вместо неё пластилином прикрепили сучок; а потом оторвали обе ноги — и сделали новые, но уже из старых вилок со сломанными зубцами; вместо волос приклеили кусок ветоши, а голубенькое платье сменили на чёрный хлопчатобумажный носок. И думали, что будет даже лучше и красивее, что получится настоящая Барби, а получилась кукла вуду. «Алёнка ушла с утра на работу, в ларёк. Кажется, поссорились они. Не могли найти её несколько дней. Нашли на чердаке через три дня, повесилась. Оказалось, беременная, на пятом месяце».