Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо

Нелепая страница! Там была всего лишь одна строчка:

Предмет последний. БРИТВА ОТЦА.

Он осторожно бросил взгляд на стопку… Первая страница была уже написана и так и называлась — «Револьвер». Урбино щелчком, как колоду карт, как ногтем по всем клавишам рояля, прошерстил целиком стопку — все страницы казались заполненными.

И он сразу заглянул в последнюю, и это была «Бритва отца».

Там тоже была всего одна строчка:

« Она лежит у тебя в комнате, там же, куда ты положил ее в последний раз ».

Он взглянул на кучу в углу — ее не было. Взглянул в другой угол, где сохранялось то, о чем он постарался забыть, — там все оставалось на месте.

Он давно знал, что все описанное исчезает из жизни точно так, как и из времени.

«Раз это сборище утерянных вещей окончательно исчезло, значит, и роман написан».

Урбино уже ничему не удивлялся. Да, это так. В последнее время он никогда не видит того, что у него перед глазами. «Где соль?» — обыщет все, а она у него прямо под носом.

А именно там, где и была, куда он и посмотрел с самого начала, в первый раз.

«Я еще не сумасшедший, — твердо сказал себе Урбино Ваноски. — Раз бритва нашлась, то и роман, выходит, написан. А если роман написан, то бритва дома и лежит. Меня ждет корреспондент. Могу объявить ему об окончании романа. А чтобы убедиться в этом, надо, для начала, проверить, что бритва и впрямь на своем месте!»

И, утрамбовав стопку рукописи, прочно зажав ее под мышкой, он двинул к выходу.

Выхода не было. Они были ровны и гладки, все четыре стены.

Шаря повсюду ошалелым взглядом, он вдруг увидел кнопку. Она была в точь такой, как у него над кроватью, но он был не в силах до нее дотянуться.

Допрыгнуть ему тоже не удалось. Он лишь упал и сильно подвернул ногу, пытаясь ухватить рассыпающуюся рукопись. О, как он это всю жизнь ненавидел, соскользнувшую и рассыпавшуюся рукопись! Каким образом умудрялись перемешаться все ее страницы!.. Он, ползком, собрал эту медузу и кое-как добрался до стола. Голый стол: пишущая машинка, галстук и револьвер, — какая, однако, композиция!

Урбино плюхнул стопку на то место, где она только что лежала.

Ему стало обидно, что он так ничего и не написал. «Формула трещины» был одним из любимых последних не написанных им рассказов. Вот тот момент, когда приспело! — вдохновился Урбино. Поднял каретку, чтобы крупно отпечатать заглавие, — стопор не сработал, пришлось придерживать клавишу и печатать одним пальцем одной руки

Буква Щ отвалилась. Редкая буква, а как оказывается нужна, когда ее нет! За неупотребимостью… усталость металла… Металл устает, не то что буква.

Изо всех сил припоминал Урбино рассказ. Там всего лишь и произошло, что два человека, назначив друг другу свидание и придя точно в условленное место, прошли, однако, мимо друг друга во времени. В пространстве образовалась трещина, и туда провалился трамвай, в котором ехали в то же самое время отец героя с любовницей.

Трамвай упал в канал и тут же затонул вместе с пассажирами. Только двое и спаслись, поместившись в пузырьке воздуха в уголке трамвая, торчащего над поверхностью воды: любовница сошла с ума, а отцу герой оказался обязан своим рождением. И вот герой задается вопросом: кто же он? О, такой рассказ стоило написать! И вот, Ща…

В самом начертании буквы таился весь смысл. Урбино пропустил букву, чтобы позже вписать от руки. Раздался легкий треск, трещина поползла по стене, как бы прописывая пропавшее Щ, причем началось все с хвостика, которым, по идее, буква заканчивается, но все более размашисто и с нарастающим треском стали разверзаться и три ее параллели.

Урбино испугался и стал прицеливаться из револьвера в кнопку. «Не, не попаду», — трезво подумал он, опираясь на стул. Спинки не было — табуретка! С нее я дотянусь.

Револьвер или табуретка? — вот выбор! — усмехнулся он веселой улыбкой висельника. И решительно проследовал в свой позорный угол, чтобы положить револьвер на место. Однако, осуществив выбор, он еще постоял в этом углу в задумчивости. Усмехнулся, осторожно, как ребеночка, завернул оружие в галстук и уложил на краденые купюры, вздохнул… и прихватил тетушкину бутылку. Отхлебнул. Неразведенный спирт взорвался в нем, заполнив грудь пламенем, а душу плавно приближающимся блаженством.

Ему хватило теперь сил подволочь табуретку под кнопку и вскарабкаться на нее. Рука протянулась к кнопке — теперь он легко доставал. Но все еще медлил. Обнаружил, что в левой — крепко сжимает бутылку. «Хлебнуть до или после?» — подумал он, удивляясь ясности такой мысли. «Однако после может оказаться поздно», — ухмыльнулся он, чуть покачиваясь на табуретке. Или это табуретка покачивалась?