Александр Покровский - Система (сборник)

– А что, я у вас между ног болтаюсь, что со спины меня не заметно?

На это я не нашелся чем возразить, просто не успел себе это стереометрически представить, а потому был посажен в машину и отвезен на губу.

По гарнизону стоял опять наш Витька-штурман, но на этот раз обошлось без его глупостей, то есть увидел он начальника штаба флотилии и превратился в живое усердие и служебное рвение – бегом доложил.

Потом, когда все разъехались, Витька зашел ко мне в камеру:

– Чего стряслось?

– А что, не видно, что я посажен за неотдание воинской чести?

– Видно.

– Ну, вот и хорошо!

– А чего ты ее не отдал?

– От природной злобности, конечно. Ты старпому позвонил?

– Не-а.

– Звони. Это его друзья из штаба ему мелко гадят. Начштаба меня прекрасно знает. Так что этот баллон на Андрей Антоныча катится, я с ним сегодня в Североморск должен был ехать.

И Витька позвонил старпому.

Что было потом, это мне отдельно рассказали.

Андрей Антоныч и без Витькиных подзуживаний все понял с полоборота, выкатил глаза и позвонил командующему. Очевидцы этого разговора уверяют, что командующего он назвал «уродом», а начштаба – «гандоном». И еще он им сказал, что ни тот, ни другой больше расти по служебной лестнице не будет, потому что через пять минут у них в гарнизоне случится чрезвычайное происшествие. У них старший помощник командира «К-193» ворвется в штаб флотилии с автоматом наперевес и пятью рожками расстреляет им все стены.

Через десять минут Витька меня освободил:

– Вылазь! Старпом ждет.

А еще полчаса мы выехали с Андрей Антонычем в Североморск.

Зам похож на животное. По мыслям и вообще.

Когда встали в завод, то так получилось, что в первый раз на выход в город мы отправились с ним вместе.

Он идет впереди, я за несколько метров сзади. Подходим к КПП, и на посту ВОХР к нему с криком «Коля! Дорогой!» кидается на шею «вохрушка».

Зам съеживается, будто его дубиной вдоль хребта огрели, потом он озирается и раскрывает объятья, в которые та «вохрушка» сейчас же попадает, а меня он замечает слишком поздно – она все еще у него в руках.

Видите ли, зам у нас наблюдает за нравственностью, – она, вроде кобылы в кустах, все время должна быть, – а тут – такое невезенье.

Он потом зашел ко мне на пост, и у нас с ним состоялся следующий разговор:

– Александр Михалыч!.. эм-м-м…

– Николай Пантелемоныч!.. э-э-э…

– Александр Михалыч!.. а-а-ат.

– Николай Пантелемоныч!.. к-к-ке.

И так минут пять.

Повторяя из раза в раз друг другу имя и отчество, мы следили в основном за изменением интонации.

Со стороны зама она была сперва настороженной, служебной, потом в ней проглядывала надежда, потом – смущение и, наконец, облегчение и покорность судьбе.

С моей стороны она была такой, что я всячески демонстрировал понимание, что ли, как еще сказать, черт его знает.

Затем помолчали минуты три, зам при этом смотрел все время в пол, как школьник, и мял в руках воображаемую соломенную шляпу.

После он вышел, успокоенный.

Да. Жопа парусом в ожидании ветра.

Не сдал я никому зама.

Хуй с ним, пусть живет.

Я стою и смотрю, как светофор переключается – красный-зеленый и чуть-чуть немного желтый.

Здорово.

Красиво.

И как же я раньше не видел, что это красиво? Как же я раньше не замечал?

Я многого не замечал – что воздух, что хвоей пахнет и ветер врывается в грудь и холодит там, что солнце и люди от него гримасничают, и что все это прекрасно, просто отлично.

Вот я стою на переходе, а он переключается.

Светофор. Я даже засмеялся – хорошо на душе.

Мы в автономке год почти были с редкими перерывами, я даже ходить разучился, кости болели, особенно колени и голень.

Мы потом в Сочи, в санаторий, приехали с Саней и ходили с ним птичек слушать.

Дождик капает.

Он оставляет на лице прохладу.

Как же я раньше-то не ощущал то, что он оставляет.

И листва под дождинками тревожится-тревожится – обалдеть!

– Вы идете?

Это меня спросили.

– Куда?

– Так светофор же загорелся! Зеленый!

– А-а… да-да… нет, спасибо, я еще постою.

– Товарищ капитан первого ранга! Разрешите доложить: в четвертой казарме нет воды!

Я – старший в экипаже, поэтому, доложив, я даже почувствовал что-то вроде облегчения.

Наш начальник штаба за столом лицом напоминает Иуду.

В смысле, такой же благородный, но только с виду.

А в движении он похож на душевнобольного, потому что большими, костистыми руками он вдруг начинает как бы загребать все со стола, складывая все это в несуществующий сундук с драгоценностями.