Бернхард Шлинк - Возвращение

— С тех пор как мы познакомились, мы каждые выходные куда-нибудь ездим.

— Но мы ведь оба любим ездить. Или тебе не понравилось?

Я уловил в ее голосе уже знакомое мне напряжение, и мне не хотелось снова стать свидетелем того, как оно выходит наружу.

— Нет-нет, мы прекрасно проводили время.

— Тогда о чем разговор? Мы вместе уезжали, потому что оба этого хотели. Если ты хочешь остаться, а я хочу уехать, то оставайся, а я уеду. Позвоню в понедельник.

Она повесила трубку.

Меня разбирала злость, я был разочарован. Если это все, то как смогут сбыться мои надежды? Съехаться с ней? Об этом и речи не шло. А зачем она тогда играла со мной в эту игру с мебелью? Или вовсе не играла? Или я только придумал себе, что мы играли в эту игру с мебелью? Я ничего не мог понять.

Поначалу я только делал вид, что с удовольствием провожу выходные один. Я хотел доказать это ей и себе. А потом я действительно стал наслаждаться выходными без нее. Я пошел с Максом в кино, хотя и прежде ходил с ним в кино, правда, походы эти были не такими продолжительными, как раньше. На этот раз после пиццерии мы ели еще и мороженое, и я попытался вникнуть в те проблемы, которые были связаны у Макса с новым другом Вероники, стараясь при этом не раздражаться и не лезть с советами. Я затеял уборку в квартире и, завершив ее, ощутил приятное удовлетворение в связи с тем, что и жизнь моя вот так же хорошо прибрана и упорядочена. Я просмотрел счета, заполнил бланки для нескольких банковских переводов, подшил старые документы, а те дела, которые я не успевал закончить, сложил в коробку. Я прочитал рукописи, которые поступили для первых номеров юридического журнала, и написал письма авторам, статьи которых требовали переделки; в суете рабочего дня для этого не находилось ни времени, ни настроения.

А потом я занялся тем, чем уже давно хотел заняться. Я привел в порядок материал, который собрал в связи с историей Карла. Материала было немного. В университетской библиотеке я попытался было отыскать литературу, посвященную романам-брошюрам сороковых и пятидесятых годов, но ничего не нашел. Зато обнаружилась обширная историческая и социологическая литература о немецких военнопленных и о тех, кто вернулся с войны домой, и хотя из этих источников я почерпнул много интересного, в них не было ничего, что помогло бы мне продвинуться в поисках. Национальный комитет «Свободная Германия», немецкие антифашистские группы, данные о процессах и вынесенных приговорах, ориентация социальных структур в лагере сначала на немецкую военную иерархию, потом на сотрудничество с русским лагерным начальством и, наконец, когда русские сняли ограничения на посылки военнопленным, ориентация на рынок, где происходил обмен вещами и продуктами, присланными военнопленным, — этот мир не был миром Карла, не был миром его автора. Не касались автора и судьбы тех, кто вернулся из плена намного позже, и то, как они привыкали к новым условиям и приспосабливались к ним, и их проблемы, связанные с женами и детьми, не касались проблемы алкоголизма и молчаливого ухода в себя, чем, собственно, литература о тех, кто вернулся с войны, занималась в первую очередь.

Скорее всего, след мог отыскаться в художественной литературе. Возможно, автор не стал выдумывать конец той истории, не стал заимствовать его из «Одиссеи», а обратился к какому-то другому источнику. Вероятно, я лучше пойму этого автора, если найду книгу, которую он использовал. Тогда, может быть, учитель греческого языка окажется учителем греческого и немецкого, возможно, он был не просто директором театра, а директором того театра, который прогремел в 1950 году, поставив спектакль на сюжет новеллы о человеке, вернувшемся с войны.

Кроме того, я отправился в жилищное управление, но вовсе не за адресом сестры Барбары, а чтобы выяснить, кто в 1945 году жил в доме 38 по Кляйнмайерштрассе и в соседних домах. Я собрался написать этим людям, встретиться с ними, рассказать, как, по моим сведениям, выглядел тот самый автор, и выслушать, что они мне расскажут. Я набросал письмо, которое собрался отправить сестре Барбары и которое прежде хотел Барбаре показать.

Я принял ванну и стал читать рассказ Леонгарда Франка «Карл и Анна». Речь шла о женщине, к которой с войны пришел не ее муж, а друг мужа: он наслушался от ее настоящего мужа бесконечных рассказов о ней, представил ее в своем воображении и влюбился в этот образ, и вот теперь он не устоял перед искушением принять на себя роль своего друга, который еще оставался в плену, и выдать себя за него. Если она с самого начала знает, что это не ее муж, почему она ведет себя так, словно он — ее муж? А если она не знает, но догадывается, то почему не спросит его об этом прямо? Хочет оставить для себя шанс и, изобразив страх и отвращение к обманщику, броситься в объятия настоящего мужа, когда тот наконец вернется? Однако она порвала отношения со своим мужем еще до того, как он вернулся с войны, и задолго до того, как она сошлась с его другом. Мне была известна история Мартена Герра, [13] Мартен Герр — французский крестьянин XVI века, история которого послужила материалом для многих книг и фильмов («Возвращение Мартена Герра», 1982; «Соммерсби», 1993, и др.). у которого обаятельный и ловкий двойник отнял жену, крестьянский двор и землю, а потом, обуреваемый жадностью, рассорился с семьей, стал судиться за земельный надел и на суде был разоблачен, когда неожиданно для всех объявился Мартен, которого считали умершим. В этом случае поведение женщины мне было понятно, ведь Мартен Герр ее не любил, худо с ней обращался и бросил ее без всякого повода. А вот в рассказе Леонгарда Франка все иначе: как же должен был тот человек любить свою жену, насколько проникновенно говорить о ней, чтобы другой, слушая его, смог в нее влюбиться! Или он тем самым предал свою жену? И не является ли предательство причиной того, что жена отворачивается от него и не может его простить?