Гордон Хафтон - Подручный смерти

Я послушно примостился в ее ногах, присев на край кровати. Я только что прикатил на велосипеде домой, и комнату озарял лунный свет. Мама в халате сидела, облокотясь на белую подушку, и пила ромашковый чай. Рядом с ней, словно дельфин на мелководье, лежала раздувшаяся грелка. Я удивился, зачем она ей в такую теплую ночь.

– Хочу поговорить с тобой кое о чем.

– Мам…

– Это важно. – Она потянулась к моей руке и стала нежно поглаживать большой палеи. Смутившись от ее внимания, от прикосновений, я перевел взгляд на ясное ночное небо в окне. – Это касается тебя и Эми.

– Ничего не было, – соврал я. – Мы с ней просто друзья.

– Не волнуйся, – она кивнула. – Просто если вдруг что-то будет, ну, скажем, вдруг вы решите жить вместе… – я смущенно хихикнул -…просто убедись, что ты ее любишь так же сильно, как люблю тебя я.

Ее слова прозвучали мучительно интимно. Когда-то я боготворил переливы ее голоса, ее неповторимые интонации. Звук ее голоса был для меня таким же привычным и насущным, как дыхание или биение сердца… Но время тасует карты, и сейчас мне было просто невыносимо слышать то, что она говорит. Я стал слишком взрослым и самостоятельным. И мне хотелось, чтобы мои чувства оставались в тайне.

И я было повернулся уйти, но меня остановил ее пристальный взгляд. В нем светилась та несокрушимая любовь, которую я помнил с раннего детства. На дне темных глаз матери я увидел отраженные половинки луны – те, что через десять лет увижу в глазах Эми.

Стоя под ветвями раскидистого каштана, я увидел, что рядом с моей могилой уже нет холмика свежевырытой земли. Покрытое мхом надгробие стояло на прежнем месте, несмотря на то, что труп, о котором оно сообщало, в настоящий момент бродил среди живых. Неожиданно меня замутило – я словно потерялся. Нелегко стоять у края собственной могилы и вспоминать, каково было в ней.

Я заглянул за дерево и увидел могилу соседа. Его надгробная плита стояла под странным углом – вероятно, ее потревожил корень. По официальной версии, сосед умер своей смертью, но сам он утверждал, что в действительности его отравил его же врач. Скорее всего, бахвалился. Позади меня лежали еще два человека: один покончил с собой, другой погиб в автокатастрофе. Ничего выдающегося. По левую руку покоились три военные потери: пулевое ранение, сбитый самолет, взрыв бомбы. О трупах, лежащих за пределами моего непосредственного окружения, я ничего не знал.

Я опустился перед своим надгробием на колени и соскреб с него мох, но надпись уже так сгладилась, что ни имени моего, ни дат уже было не разобрать.

Будто стерли всю мою жизнь.

В тот год Рождество мы встречали на побережье – остановились в одном из приморских отелей. Мы с отцом ехали в лифте с девятого этажа в вестибюль, где нас ждала мама. Мне в тот момент было семь лет, я уже вырастал из детских фантазий и старался не верить безоговорочно всему, что рассказывал отец. Но лифт наш замер на полпути, и прежде чем я успел подумать, что случилось, отец начал паниковать.

– О боже, – крикнул он, – мы упадем. – Он метался от одной стенки к другой, затем начал со всей силы стучать кулаками в дверь. – Выпустите меня! Кто-нибудь! Помогите!

Его страх мгновенно передался мне, и я заревел. Но он меня будто не замечал. Метался взад и вперед, время от времени молотил в дверь, непрестанно повторяя, что мы упадем и разобьемся насмерть. Но я знал, что он любит детские игры со смертью, и через несколько минут заподозрил, что меня разыгрывают. Утерев слезы, я забился в угол лифта и с восторгом наблюдал за его представлением. И когда лифт снова заработал, он, конечно же, успокоился. Заметив меня в углу, утер со лба пот и присел на корточки передо мной.

И я засмеялся.

Он же остался серьезным. И я вдруг понял, что он вовсе не шутил. Впервые в жизни я видел его таким расстроенным. От этого мне стало по-настоящему страшно. В тот миг холодного ужаса я получил три бесценных дара: страх падения, боязнь лифтов и клаустрофобию.

Я поднялся. И в углу кладбища, в тени кладбищенской стены увидел одинокий белый памятник над свежим могильным холмом.

Я был ребенком, когда в восемнадцать лет ушел из дома, думая, что уже взрослый. Я был ребенком и в двадцать один, когда Эми переехала в Лондон. Я был ребенком, когда скитался по улицам, драил туалеты, подметал тротуары, трудился официантом. Я по-прежнему ребенок – спустя много лет после смерти.

Я был ребенком, когда мама зашла в ресторан, где я работал, через пять лет после моего исчезновения. Я был совершенно инфантилен и не знал о себе ничего. Мне нужна была помощь – сам себе помочь я не мог, – и я тянулся к другим в надежде, что мне дадут ответ. Но и другие мне помочь не могли, поэтому я возвращался к себе. И сам себе помочь я не мог. А потому вновь обращался наружу, без остановки кружась от одной попытки к другой. Целых пять лет я пытался создать свою личность, но выходил только тупо вертевшийся волчок.