Владимир Сотников: Пролитая вода

– Конечно, работа есть работа, конца ей нету. Ну, пойду, отдыхай.

– Спасибо, Петрович, спокойной ночи.

Было видно, как старик еще раз оглянулся у калитки. Тенишев подумал: «Все-таки надо было позвать в дом, посидеть».

На улице шаги старика сразу затихли, темнота стала неподвижной, лежали пятна света под окнами – казалось, что если и появится какой-нибудь звук, то только оттуда, из освещенной острой травы. Тенишев закрыл глаза – разницы между темнотой воздуха и темнотой закрытых глаз почти не было. Одинаково плыла и плыла лесная дорога, одинаковые деревья беззвучно покачивали ветками, и ни одного отдельного листа нельзя было на них рассмотреть.

И вдруг бабахнул двойным раскатом выстрел – так сразу, мгновенно показалось, и только потом стало понятно: одинокий самолет в ночном небе перешел звуковой барьер. Эхо затихало в воздухе, растворялось – казалось, как только оно растает совсем, грохот повторится опять. Но было тихо, только гул невидимого самолета растягивался вверху. Тенишев глянул на небо – оно непроницаемо чернело, наверное, вместе с темнотой затянули его и облака. Только в одном месте выделялась слабая вздрагивающая звезда.

Качнувшись вперед, Тенишев поднялся и начал шарить рукой по стене, нащупывая щель с запрятанным ключом. Почему-то стараясь не шуметь, открыл замок, чуть не упавший к ногам.

«Интересно, что бы подумал старик: свет в доме, и замок висит, – пронеслось в голове. – А может, он и приходил, пока меня не было, – да какая разница…»

Тенишев открыл дверь в ярко освещенную комнату и удивился неподвижности предметов. Все замерло перед ним, словно он застал врасплох скрытую, неизвестную жизнь, заставив ее застыть в последнем движении. Что-то похожее на страх шевельнулось в груди, и Тенишев поспешил раздеться, зашуршал одеждой и сапоги опустил на пол со стуком. Ноги все-таки устали – хорошо бы опустить их в воду, – и с удовольствием, наперекор лени и еще какому-то странному чувству, Тенишев вышел в сени за водой.

И когда, уже умытый и поддавшийся вдруг накатившей тяжести, он сидел на диване с разобранной постелью, облокотившись на стол – удобно и близко стоял стол у дивана, всегда после работы, не вставая, можно было завалиться спать, – Тенишев ловил себя на том, что ни о чем не думает, а просто смотрит перед собой, превращаясь только во взгляд. Он смотрел на книги, лежащие на столе, – слова на корешках были ступеньками, по которым легко и невесомо он спускался куда-то, и даже в этих ступеньках не было опоры. Казалось, свободней и свободней погружаются ноги в знакомую мягкую поверхность – она поддается под тяжестью, но не проваливается – и вот уже началось одинаковое, ровное движение, похожее на плавание в густой и теплой воде. Кто-то подумал вместо него: «Вот и остается свет гореть до утра, свет горит до утра, горит до утра», – это помогло ему легко встрепенуться, оглянуться на всю комнату и, понимая, что засыпает, отвалиться на диван. И еще он успел краешком чувства порадоваться непривычной легкости, с которой засыпал на этот раз.

Утром в окно постучали. Звук был тихий, осторожный, предназначенный только для спящего. Тенишев проснулся, не открывая глаз, и затаился в прислушивании. Может, звук этот был окончанием сна? Не раз Тенишев просыпался от какого-то громкого голоса, и тишина после него оказывалась уже явью, воспоминанием тембра слова, которое сразу же исчезало вместе с пробуждением. Но сейчас стук повторился, уже коротко, подтверждая себя, и Тенишев быстро рванулся с постели, путаясь в рукавах рубашки, и за одно мгновение в голове пронеслись и многие лица с разными выражениями, и вчерашние горящие светом окна – «сбылось ожидание» – распахнув дверь, он никого не увидел, только к калитке рядом с тропинкой тянулся след потревоженной травы.

Тенишев пошел по этому следу, ощущая холод от земли.

Он сел на пустую скамейку. Недалеко, на маленьком холмике, стоял трактор, наклоненный вниз. И Тенишев, глядя на него, подумал, что он сам похож на этот трактор, оставляемый на ночь хозяином вот в таком положении: чтобы утром, качнувшись вперед, скатиться с горки и завестись силой собственной тяжести – и так каждый день. И бессонница по ночам – это только несогласие с таким странным положением, подготовленным для предстоящего разгона, с прерывистыми остановками перед гулом, грохотом мотора.

Солнце, только начиная подниматься, светило вдоль улицы. Холодный и ясный свет проходил сквозь повисшие ветви березы – казалось, вот-вот налетит ветерок и оживит воздух. Тенишев подумал, что сейчас и начинается настроение дня, и он может сделать его таким, каким захочет, только надо оглядеться вокруг себя, и время пойдет веселей и объяснимей, соединяя весь день в одно чувство. Но он сидел неподвижно, словно оцепенев, и с каждой минутой ему все больше казалось, что уже поздно догонять то время, в котором медленно разворачивался ясный, но чужой день.