Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Ну, а ты чем здесь занимаешься? – спросил Андрей.

– Не знаю. – Ольга пожала плечами. – Так. Читаю. Купаюсь. В саду сижу.

Она вспомнила, что вчера сидела в саду до темноты и в который раз слушала, как начинают свою ночную песню соловьи. В этом году они сильно задержались – до сих пор не прекратили петь, хотя уже заканчивался июнь. У реки возле тавельцевского дома их было трое, они пробовали голос поочередно, как только начинало смеркаться, а потом пели все вместе до рассвета. Ольга сидела на лавочке в саду, слушала соловьев, слышала при этом все другие звуки летнего вечера – шум молодых листьев, шорохи в траве, журчанье речной воды на невысоких перекатах – и думала о том, что все эти звуки существуют в природе одновременно, не сливаются, остаются разными, но не заглушают друг друга.

«А люди так не умеют, не могут», – думала она такими вот одинокими вечерами в саду.

– Я вчера соловьев слушала, и… – сказала она.

И замолчала.

– И что? – спросил Андрей.

– Красиво поют… – пробормотала Ольга.

Она вдруг поняла, что не хочет рассказывать ему обо всем этом. Вот об этом, что пришло ей в голову, – о единстве разнообразных звуков в природе и о невозможности такого разнообразного единства среди людей. Она не то чтобы не могла сформулировать свою мысль, наоборот, та сложилась в ее сознании сразу и ясно, но ей вот именно не хотелось рассказывать об этом мужу. Она не чувствовала необходимости в таком рассказе – ни для него, ни для себя.

– Да, соловьи хороши, – кивнул Андрей.

Они вошли в дом. Ольга принялась доставать продукты из пакетов и перекладывать их в холодильник. Андрей щелкал выключателем: Ольга еще по телефону сказала ему, что лампочка в кухне мигает и вот-вот совсем погаснет.

– У тебя точно здоровье в порядке? – спросил он. – Ты бледная. А ведь на воздухе целыми днями. Может, гемоглобин низкий? Сходила бы к врачу.

– Кстати, придется, – вспомнила Ольга. – Из деканата звонили, сказали, чтобы я прошла диспансеризацию. Пригрозили, что иначе отпускные не дадут.

– Ну и пройди. – Стоя на табуретке, Андрей снимал плафон с кухонного светильника. – А потом в Ниццу съезди, отдохни. Недельки хотя бы на две. Глупо же не ездить, когда у родной тетки там дом. И Нинку возьми, ей полезно будет. В море поплавает, заодно что-нибудь культурное увидит, а то совсем в тусовке своей одичала.

Он говорил правильные вещи: и тетя Мария постоянно приглашала своих московских родственников в гости, и Нинке в самом деле полезно было бы путешествие по Франции. Ольга не понимала только, почему ей так неприятна справедливость его слов и что ее настораживает в них.

Впрочем, настораживает – это было сильно сказано. На самом деле ей было все равно.

– Да, я подумаю, – сказала она. – Наверное, в самом деле с Нинкой съездим.

– Как?.. – с трудом шевеля губами, проговорила Ольга. – Вы… уверены?

– Уверен только Господь Бог, – сухо сказал врач. – А я говорю то, что вижу.

– И что мне теперь делать? – растерянно спросила Ольга.

– Что врачи скажут, то и делать. – Он сурово взглянул на Ольгу. – Я вам одно могу посоветовать: лучше сразу удалять всю грудь, а не сектор. Чтобы не было потом метастазов.

– Да вы что?! – воскликнула она. – Как – удалять? Какие метастазы? Да я же вообще ничего не чувствую, не прощупываю, и вы же тоже никакой опухоли не прощупываете!

– Женщина! – Врач взглянул на ее диспансеризационный листок и поморщился. – Вам сколько лет? Пора понимать такие вещи. Маммография показывает, что у вас в груди имеются определенные образования. Я вас направляю к онкологам. Что вам непонятно?

– Все понятно… – пробормотала Ольга.

– Вот и отправляйтесь к специалистам. И не затягивайте. Всего доброго. Попросите следующую зайти.

«Такая, значит, получается Ницца», – подумала Ольга, выйдя на улицу.

Это была глупая, в самом деле подростковая какая-то мысль. Но уже в следующую минуту у нее не осталось вообще никаких мыслей – всю ее объял ужас. Все онкологические истории, которые она когда-либо слышала от подруг и знакомых – а слышала она их немало, как и всякая женщина ее возраста, – всплыли в памяти. И не просто всплыли, а предстали в ее сознании каким-то новым образом: как жуткая реальность. Оттого что эти истории стали иметь отношение к ней самой, все они приобрели такой огромный масштаб – масштаб страха, – что Ольга почувствовала, как по всему ее телу идет холодная дрожь.

«Даже если еще ничего страшного нет, – сотрясаясь от этой дрожи, подумала она. – Даже если вовремя захватили… Все равно, нормальной человеческой жизни у меня уже не будет. Только больницы, операции, химия. Самое жуткое – химия… Да разве это жизнь?! А если вообще поздно? – Ольга почувствовала, что уже не то что дрожь – дикий, неконтролируемый, животный ужас пронизывает ее. – Господи, что, если уже вообще поздно? Мама, Нинка… Что с ними будет? А я… Меня, получается, скоро совсем не будет?!»