Максим Кантор - Учебник рисования

Краткая история христианства нуждалась в законодательном обосновании. Христианскому мученику, возможно, и довольно сознания того, что он прав, однако христианской цивилизации одной веры мало, ей требуется мощь, и ей недостаточно сознания правоты, ей требуется право. Это право и это торжество дал миру Ренессанс. Произведение христианского мира из синтеза Ветхого Завета и римского язычества, колонизация христианством великой языческой культуры — в этом пафос Ренессанса и задача Микеланджело.

Непонятным, однако, остается скрытый драматизм Микеланджело. Многие подражатели перенимали этот надрыв, не вполне отдавая себе отчет, что же именно они копируют — какого рода экстатичность? Драма, безусловно, присутствует, но отчего она возникает, не вполне ясно — разве победа и торжество столь уж драматичны? Микеланджело воспевает триумф — триумф веры, мощи, созидания, историчности — всего того, что сегодня ассоциируется с западной идеей, декларируя эти ценности, развивается западный мир. Однако, глядя на его героев, испытываешь смутное беспокойство — тем более смутное, что причин для беспокойства быть не должно. Хаос преодолен, непрерывное движение истории восстановлено, западный проект утвержден законодательно — так что же волноваться? Вряд ли эти здоровые детины опасаются мифических террористов.

Величайший художник христианской цивилизации Микеланджело заложил трагедию в самую основу произведенного им гибрида античности и христианства. Микеланджело — художник трагический, по надрыву и экстатичности его образов это представляется несомненным — однако его герои не ведают дефиниций добра и зла; могучие христианские святые, они наделены равнодушной силой. Создается закон бытия, но добро и зло не рассматриваются, ввиду ничтожности масштабов этих субстанций по сравнению с исторической миссией. Герои Микеланджело слишком крупны, чтобы разглядеть мелкие невзгоды мелких людей, они слишком значительны, чтобы кто-либо посягнул на их величие, они неуязвимы, но трагедия не в сиюминутном состоянии обращенного в христианство титана — трагедия в его исторической перспективе, во внутреннем противоречии его бытия.

Христианизация античности, предпринятая Микеланджело, с неизбежностью провоцировала и обратный процесс — паганизацию христианства. Невозможно приравнять силу духа к силе мускулатуры без опасения, что однажды огромный детина назовет себя наследником христианской морали на том основании, что у него трицепсы крупнее, чем у соседа. Не успел Микеланджело произвести свои генетические опыты, как начался обратный процесс: процесс языческого авангарда, объявляющий мощь — духовностью, силу — верой.

От Рубенса и Родена до современного автора гигантских инсталляций художники эксплуатировали концепцию Микеланджело. Укрупненные объемы, напыщенность и размах соединились в сознании с масштабом замысла. Однако ни пассионарность, ни патетика, ни сила не заменяют любви и способности сострадать. В отсутствии же таковых титаны остаются просто титанами, то есть огромными силачами, от которых наивно ждать добра. Парадоксальным образом, историческая концепция, защищающая титаническую мощь, может легко восприниматься как апология христианства, как прямое продолжение изначальной гуманистической идеи. Более того, именно в этой подмене и состоит миссия христианской цивилизации, оппонирующей прежде всего самому христианству.

Мыслитель Родена столь много физических сил отдает раздумьям, что невольно возникает подозрение, что процесс думанья для него мучителен и непривычен. Этот парень рожден для больших дел, только вот думать ему несвойственно. Крупные мясистые тела Рубенса стремятся куда-то, порой даже ввысь, но от соседства облаков небесной сущностью не напитываются. Атлеты соцреализма и Третьего рейха, конечно, появились на свет из языческих времен, но то, римское, язычество уже было колонизировано христианством — и вполне отделить одно от другого достаточно сложно. В сущности, голливудский культурист — правомерный наследник концепции Микеланджело, как ни обидно это сознавать. Бешеная мощь квадратиков и закорючек, что кружит голову современным творцам, может сослаться на мощь Микеланджело — и, увы, имеет на это основания. Микеланджело был великий гуманист и сделал человека центром вселенной. И, колонизируя языческое прошлое, он с неизбежностью привел к тому, что это прошлое получило равные права на колонизацию его самого. Как развивается дальнейшая жизнь титана — горы мышц, исполина духа, претендующего соединить в себе всю историю человечества, — Микеланджело знать не мог. Как поведет себя титан, вырвавшись из каменной глыбы, — непонятно. Вопрос еще проще: что жизнеспособнее — исторический проект или собственно история? Руководствуясь концепцией Микеланджело, исторический проект будет достраиваться историей сколь угодно долго — столько, сколько потребуется для жестокой силы, желающей присвоить себе духовный авторитет.