Максим Кантор - Учебник рисования

— Я уже думал об этом. Градусов на пять-шесть.

— Вот и Алан. Мы пьем бордо, ты присоединишься?

— Нет, только минеральную. С годами я стал ханжой: не понимаю, как люди могут употреблять алкоголь. Принесите «Эвиан», будьте любезны.

— Мы перейдем на французский. Вы не против, барон?

— Люблю язык Бодлера.

— Молодежь осатанела, — сказал Пинкисевич Гузкину, давясь кислым анжуйским. Есть такой пролаза Сыч, так он вообще хрен знает что делает. Я его позвал в мастерскую, показал «Серый треугольник». Работал над вещью полгода, между прочим, тонкая гамма, все на лессировках. Посвятил Малевичу.

— И что дальше? — Гузкин не любил слушать про чужое искусство.

— Он сказал, что мой серый треугольник похож на обоссаные трусы его бабушки. Морду бить? Что делать?

— Надо быть выше этого, — сказал Гузкин. — Мы занимаемся подлинным искусством, к чему реагировать на хамство?

— Но это понижает общий культурный уровень.

— Новое поколение ничем себя не проявило. Это правда.

— Нельзя допустить, чтобы у Запада создалось искаженное представление о русском искусстве.

— Надо поговорить в сведущих кругах. Расставить, так сказать, акценты, — сказал Гриша значительно.

— Понимаешь, разлетались эти сычи — и туда, и сюда; все страны этот гад уже облетал. Куда ни приеду — везде: сыч, сыч. Везде втюхивает свое — и не сказать даже что. Когда мы начинали, у нас были идеалы, правда, Гриша? Малевич, Родченко…

— Бесспорно.

— Ты поговори здесь с нужными людьми.

— Надо будет сказать барону.

— А вы в хороших отношениях?

— Видимся довольно часто, — сказал Гузкин сдержанно, давая понять, что ближе друзей, чем они с бароном, не бывает.

— Поговори, а? Он, похоже, влиятельный человек

— Еще бы!

Луговой отпил глоток вина и сказал:

— Алан сделал для торжества идей коммунизма побольше, чем Сартр. Перед вами, барон, сидит человек, кормивший французскую компартию двадцать лет. Деньги на партию Жоржа Марше шли из «Гвельфа».

— Любопытно.

— История поучительная. Когда коммунисты едва не выиграли выборы во Франции, голлисты конечно, напугались. Но мы — больше. Двадцать пять процентов французов накормить — не шутка. На руководящих постах они сидеть не будут, банками править не станут, а голодать не должны. Поди накорми такую ораву — да с запросами! Это, барон, не три миллиона кубинских ртов. Это не ангольские вояки.

— Я бы пробовал через Алжир.

— Наши товарищи голову сломали, но придумали. Отдали концессию на разработку тюменского месторождения за бесценок французской нефтяной компании «Гвельф» (Алан поклонился) — и Алан в виде ответной любезности разницу в деньгах выплачивал Жоржу Марше.

— Остроумно.

— Так тюменский мужик, получая три рубля на водку, кормил миллионы французских бездельников. Вдруг — вообразите! — обвалился коммунизм в России, а Марше и его компартия сгинули начисто — но нефть-то продолжает по трубе идти, тюменский мужик-то работает. Вот мне и любопытно, Алан, кому и куда ты теперь платишь — Марше-то уже нет.

— Вы пьете Шато Брион? — ушел от ответа Алан. — Вот видите, что могут позволить себе люди, участвующие в реальной политике. А я даже сигары курить бросил. Безумные деньги, и вред здоровью.

— И как, стали здоровее?

— Стал богаче.

— Это и есть здоровье. Однако вино недурное.

— Первая бутылка была странной.

— Покажите-ка пробку. Вот видите?

— Да. Совершенно верно.

— Это снимает вопросы.

— Пробка практически сухая.

— Переохладили, что и требовалось доказать.

Гриша выпил бокал до дна и сказал: манифик! А официанту: гарсон! Эдисьон силь ву пле!

Официант принес счет, и Гузкин положил несколько купюр на блюдце, а сверху придавил их двумя франками.

— Он был мил, — пояснил Гузкин Пинкисевичу, — я думаю поощрить парня. Здесь принято давать чаевые.

Официант в ресторане «У Липпа», впервые получивший на чай два франка, посмотрел на Гузкина странным взглядом, ушел с блюдцем и вернулся, неся сдачу — те самые два франка, которые не входили в счет.

— Делает вид, что дает сдачу, — объяснил Гриша. — Если он на глазах у метрдотеля возьмет деньги, будет скандал. Здесь, на Западе, дисциплина.

— Ну еще бы, — согласился Пинкисевич, — это тебе не ресторан «Прибой».

— Оставить чаевые или нет? Впрочем, если он показывает, что ему не нужно, — Гриша пожал плечом и опустил два франка в карман.

— Где будете обедать? — спросил фон Майзель.