Трейси Шевалье - Падшие ангелы

Джо продолжает считать.

— Двести двадцать шесть, двести двадцать семь, двести двадцать восемь.

— Можешь больше не считать, Джо, — говорю я, вытирая лицо. — Наш па дышит.

Джо замолкает. И тут все начинают шевелиться, переминаться с ноги на ногу, покашливать, тихонько разговаривать — делать все то, от чего воздерживались, пока ждали. Некоторые из них недолюбливают нашего па из-за его пристрастия к бутылке, но никто не хочет, чтобы человека засыпало вот так в могиле.

— Дай-ка нам лопату, Джо, — говорит мистер Джексон. — Нам тут еще копать и копать.

Я никогда не был в могиле с мистером Джексоном. С лопатой он управляется не так умело, как я или другие могильщики, но он намерен копать, пока мы не вытащим нашего па. И он не велит остальным возвращаться к работе. Знает — они хотят дождаться, когда мы закончим.

Мне нравится работать с ним бок о бок.

Чтобы откопать нашего па целиком, нужно немало времени. Мы должны копать осторожно, чтобы не поранить его. Сначала глаза у него закрыты, будто он спит, но потом он их открывает. Я, не прекращая работать, начинаю с ним говорить, чтобы он не испугался.

— Мы тебя выкапываем, наш па, — говорю я. — Крепь обрушилась, когда ты был в могиле. Но ты успел закрыть лицо, как меня учил, и теперь жив-здоров. Еще немного — и мы тебя совсем откопаем.

Он молчит, только смотрит на небо, а дождь лупит и лупит, и лицо у него все мокрое. Но он этого вроде и не замечает. Мне в голову начинают закрадываться дурные мысли, но я помалкиваю, потому что не хочу никого пугать.

— Слушай, — говорю я, чтобы выудить из него хоть словечко. — Слушай, тут сам мистер Джексон копает. Ты небось и подумать не мог, что сам хозяин будет за тебя копать?

Наш па по-прежнему молчит. Румянец возвращается на его лицо, но глаза все еще пустые.

— Слушай, а я ведь тебе пинту должен, наш па, — говорю я, впадая в отчаяние. — Слушай, тут сегодня многие проставятся — тебе столько пинт и не выпить. И потом, тебя наверняка снова пустят в «Герцог Сент-Албан». А хозяйка, может, даже позволит тебе себя поцеловать.

— Оставь его, парень, — говорит мистер Джексон очень тихим голосом. — Он только что такое пережил. Ему нужно время, чтобы прийти в себя.

После этого мы работаем молча. Когда мы наконец откапываем нашего па, мистер Джексон проверяет, не сломаны ли у него кости, а потом поднимает его на руки и передает Джо. Тот кладет его на телегу, на которой возят камни, и двое человек тащат его к воротам. Мы с мистером Джексоном выбираемся из могилы. Мы в грязи с головы до ног, и мистер Джексон направляется за телегой. Я стою, не зная, что делать, — могила не засыпана, а это наша работа. Но тут подходят два других могильщика и берут лопаты. Они ничего не говорят — вместе с Джо начинают работать, засыпая могилу до конца.

Я иду по дорожке за мистером Джексоном и телегой. Догоняю его, хочу как-то поблагодарить, сказать что-то о том, что нас связывает, что я не просто один из кладбищенских могильщиков. Я был рядом с ним в могиле Китти Коулман, и мне хочется сказать ему об этом. И потому я говорю то, что знаю о ней и о нем, чтобы он понимал нашу связь и знал, как я ему благодарен за спасение нашего па.

— Мне жаль ребеночка, сэр, — говорю я. — И ей наверняка тоже было жаль. Она после этого стала сама не своя.

Он поворачивается и смотрит на меня пронзительным взглядом.

— Какого ребеночка? — спрашивает он.

И тут я понимаю, что он ничего не знал. Но брать слова назад уже поздно. И я рассказываю ему.

Первое, о чем я подумала, услышав звон колоколов, это что они могут побеспокоить маму в ее деликатном положении. Правда, мама никогда не относилась к этому королю так, как к его матери. Его смерть, конечно, печальное событие, и я сочувствую бедной королеве Александре, но все равно, когда умерла королева Виктория, было по-другому.

Я открыла окно и выглянула на улицу. Такому дню полагалось бы быть дождливым, туманным и пасмурным, но, конечно же, на дворе стояло прекрасное майское утро — теплое и солнечное. Погода никогда не подстраивается под то, что происходит в мире.

Колокола, казалось, звонят повсюду. Они звучали так скорбно, что я перекрестилась. А потом замерла. Мод у себя в доме тоже открыла окно и выглянула наружу в своей белой ночной рубашке. Она смотрела прямо на меня и вроде бы улыбалась. Я хотела отойти от окна, но это было бы очень грубо, так как она уже увидела меня, а потому я осталась на месте и, к собственной гордости, должна сказать, что кивнула ей. Она кивнула в ответ.