Татьяна Соломатина - Кафедра А&Г

Лена ушла от Юрочки лишь тогда, когда Шеф подарил ей квартиру. Это произошло не скоро – спустя три года интернатуры. Знал ли Юрочка о подробностях отношений его «невесты» с Алексеем Николаевичем? Наверное. Не мог не знать. Даже самый последний домашний мальчик – всё-таки мужчина. Пока ещё яйце носящий , а не яйце несущий . Он, конечно, уговаривал сам себя, что его Лена летает с Шефом в Рим потому, что она самая талантливая, хотя… Хотя в конце концов он тоже получил своё «А&Г», и иди знай, если бы не Лена, не торчать ли ему в терапевтах? После окончания интернатуры Юрочка отправился в какую-то окраинную ЖК, а Лена Кручинина поступила в аспирантуру и в придачу получила полставки в центре репродуктивного здоровья. И не где-нибудь в приёмном, откуда все начинают, а в отделении эндоскопической хирургии, куда все годами рвутся. Кандидатскую диссертацию она защитила досрочно, ещё досрочнее стала собирать материал для докторской. Никуда особо, на манер Натальи Степановны Ниязовой, с пламенным красноречивым пустозвонством и эфемерными прожектами не вылезая, Елена Геннадьевна Кручинина через пару лет стала заведующей отделением эндоскопической хирургии центра репродуктивного здоровья. И она всегда была при Шефе. На конгрессах, пленумах, конференциях, банкетах, заседаниях исполнительных комитетов и даже в саунах. Его тенью. Его вторым «я». И она ли была в этом тандеме вторым? И надо же было «морской свинке» достать её настолько, что однажды Лена бросила ей фразу из какой-то дурацкой американской комедии:

– Твоё эго выписывает чеки, которые твоё тело не в состоянии оплатить.

Ниязова устроила Шефу истерику и была уво… Пардон, уволилась по собственному желанию и уехала работать в далёкие субсахариальные африканские края. Говорят, там перенесла жутчайшее не то несварение желудка, не то слишком экзотический гельминтоз и вернулась на кафедру тише воды ниже травы по окончании срока контракта. По протекции Шефа ещё раз попробовала потрудиться на благо общественно-полезной медицины в Восточной Европе, но не смогла. Тамошнее молодое и честолюбивое руководство не переносило чужих, ничем не подкреплённых амбиций. Ниязова вернулась на кафедру навсегда. Чтобы больше уже никогда не прыгнуть выше чьей-нибудь головы. Её сахарный диабет и её гестозы были исчерпаны. Руками, в отличие от молодого профессора Кручининой, немолодая уже профессор Ниязова ничего не умела. Кажется, она потихоньку превращалась в некое подобие Любовь Захаровны. Подобие более скандальное и обидчивое. Ниязову заперли в удельных стенах той самой клинической базы с вечной Антониной Павловной, и самым большим её счастьем, замешенным на страшной горечи нереализованности, были раритетные визиты Шефа. А самую страшную ярость вызывали нечастые наезды Елены Кручининой. Кажется, иногда та приезжала на подаренном Алексеем Николаевичем белом «Мерседесе» в том числе потому, что получала своё девичье удовольствие при виде корчащейся в углу клетки «морской свинки».

Шеф юридически остался при жене Наташке, хотя львиная доля его времени – фактически – приходилась на Ленку. Был ли этот тандем любовью? Сотрудничеством? Нереализованным отцовством или тёплыми дочерними чувствами? Всем перечисленным? Procul dubio. [26]Но важнее, что для них это был единый мodus operandi. [27]Алексей Николаевич Безымянный и Елена Геннадьевна Кручинина воистину были соратниками.

И она носила жемчуг, подаренный им.

Александр Алексеевич Былинский – профессионал высочайшего уровня, акушер-гинеколог, осуществивший более десяти тысяч оперативных вмешательств, автор и разработчик многих оригинальных операций, методик лечения акушерской и гинекологической патологии, инициатор создания в нашей стране перинатальных центров.