Екатерина Минорская: Женского рода

Накануне человек, который был заведомо слабее ее, обозвал Кирш «крысенышем» и «сучьим кукловодом»… Жаль, что нельзя было парировать кулаками. Кирш еще посмотрела в собственные глаза. Потом подняла подбо­родок и, состроив надменно-задумчивую мину, закрыла зеркальную дверцу шкафа. Сделав это, Кирш бросила взгляд на часы и, спешно подвинув стул к компьютеру, «оседлала» его и принялась торопливо щелкать мышкой. Так, оперевшись подбородком на спинку стула, она про­водила перед монитором по полчаса в день: пятнадцать минут ночью, чтобы кинуть сообщение на тематический сайт или отправить письмо, и столько же днем, чтобы про­смотреть свою почту.

Было два письма. Сегодняшнее не произвело на Кирш никакого впечатления:

«К © Ты, конечно, сволочь, НО — мое тебе бесконеч­ное ЛЮБЛЮ! © К».

Вчерашнее насторожило Кирш:

«Кирш… Хреново не по-детски. Уже нет сил пытаться попять себя. По поводу операции — это была ложь: Мне в ней отказали. Моя жизнь — это тупая ненавистная работа да девки-однодневки. Девочки, которые милые, нежные, с ними мне страшно: ущербный урод, что я могу им дать?! Я даже себе не могу ответить, кто я. Обхожу их, Кирш, ищу дешевок, С ними как в пьяном угаре: без мыслей, с ощущением собственной крутости, по тюремному девизу: «Кто е . . т — тому и мясо!» Меняю их, меняю — они не ангелы, спасающие от одиночества, а инъекции времен­ного действия. Все обесценивается, Кирш, с космической скоростью. И я не представляю никакой ценности. Про­сти, что сливаю тебе все это: больше некому. Рэй».

«Блин…» — протянула Кирш и подвинула к себе теле­фон. Раздались короткие гудки. «Болтает — значит, не все потеряно». Кирш знала, что девушка, подписавшаяся как Рэй, была человеком безоружным и самокритичным толь­ко с другом, то есть с ней. И, написав эти несколько строк о своей никчемности, она преспокойно могла сидеть сей­час на диване, закинув ноги на стену, и вещать в телефон­ную трубку очередной подружке о том, что «не может жить ни с кем на одной территории, ибо она — волк-одиночка, отшельник, который не привязывается к людям».

Кирш закурила, одной рукой доставая из шкафа чис­тые джинсы и джемпер. В дверь позвонили. Кирш броси­ла одежду на кресло, быстро надела наручные часы, мель­ком взглянув на циферблат. «Кого там еще принесло…» Дверной глазок приблизил крупного мужчину лет сорока пяти, он был в кожаном пальто нараспашку и держал в руках большой пакет. В жизни Кирш этот мужчина по имени Денис олицетворял спокойствие и надежность, он мог появляться на пороге как нельзя более вовремя или совершенно некстати, но при этом никогда не вносил в ее существование дискомфорт. Что-то подсказывало Кирш, что это качество Дениса было знакомо только ей: еще не­давно он был опером убойного отдела, а значит, нежела­тельным гостем для многих порогов…

Кирш открыла дверь, кивнула Денису и дальнейшее приветствие произнесла, удаляясь прочь по коридору:

— Проходи, Ден. У меня пять минут. Чего хотел-то? Мужчина, не торопясь, вошел. Кирш исчезла в своей комнате, затушила сигарету и начала одеваться,

— Да вот, вернулся утром из Финляндии, из команди­ровки,

— Л, да, точно, Денис. Ты ж уезжал куда-то… — Кирш пролетела мимо гостя в ванную.

— Говорю же — в Финляндию… Торопишься куда-то?

— Да, на день рождения, — ответил голос из-за двери.

— А я думал, к Максимке тебя свожу, я тут привез ему кое-что… У тебя мобильный не отвечал, вот я и заехал на­угад… Так, может, завтра?..

Максим был маленький сын Кирш. Она вышла, нако­нец встретилась с Денисом взглядом, потом заглянула в пакет, покопалась в вещах и благодарно закивала:

— Здорово! Спасибо большое! Да, может, завтра. Со­звонимся, хорошо? Слушай, ты сейчас на машине? Под­бросишь меня?

Уже в машине Кирш предприняла еще несколько тщет­ных попыток дозвониться Рэй, думая машинально о том, что живет в мире страшных имен. Вот Рэй — вообще-то она Лена, но кто уже об этом помнит? Ее собственное имя – Кира — тоже было совершенно забыто ею самой: с детства ее звали исключительно «Кирюша». Лет десять назад Кира оказалась на джазовом фестивале в Швейца­рии, в небольшом городке Вилизау. Как-то утром она бро­дила по пустынному дому: спали хозяева, спала даже при­слуга, а голова нестерпимо болела от водки и наркотиков. Кира перерыла все шкафы на кухне и нашла несколько графинов с жидкостью, приятно пахнущей спиртом и виш­ней; это было кстати. Когда Кирш допивала стакан, во­шедшая кухарка всплеснула руками, замотала головой и, сбиваясь, начала объяснять, что пятидесятиградусный швейцарский самогон из вишни сами швейцарцы употреб­ляют только двумя способами: добавляя по чанной ложеч­ке в кофе или макая в него сахар. Последнее является на­стоящей народной забавой; на столе стоит блюдце с этим напитком, а собравшиеся макают в него кусочки сахара и вскоре оказываются совершенно пьяными; пить такой крепкий алкоголь глотками — самоубийство, Так же по-немецки Кирш объяснила швейцарской кухарке, что рус­ские пьют даже спирт, а в нем не то что пятьдесят— все девяносто шесть градусов. Кухарка округлила глаза и в тот же день рассказала о сумасшедшей русской всему дому, за спиной у Киры то и дело звучало шепотом: «Кирш!» Так она с тех пор и стала представляться.