Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло

Он провел ладонью по лбу, окинул отсутствующим взглядом мою куртку и извинился за то, что мне пришлось так долго ждать. По дорожке, посыпанной гравием, мы идем к автомобилю. Мимо нас на длинных ногах пролетает молодой человек в темной кожаной куртке и солнцезащитных очках со стеклами, окрашенными в металлически-зеленый цвет; он махнул нам рукой и устремился к прислоненному к стене горному велосипеду. Усевшись в седло, он берет с места в карьер. Пока, Пауль, кричит вдогонку Кай. В противоположность Паулю, мы тащимся к машине, как черепахи. По дороге я верчу в руках визитную карточку с логотипом рекламного агентства, врученную мне Кэрол на прощание, и раздумываю, где и как Кай познакомился с моей сестрой. Может быть, на вернисаже. Кай открывает дверцу автомобиля. Где вы, собственно говоря, познакомились, спрашиваю я, усаживаясь в нутро весьма ухоженного, хотя и невероятно старого автомобиля. На заднем сиденье лежат пленки и большой пакет одноразовых носовых платков. Я жду ответа, пока Кай, по какой-то ему одному ведомой системе, складывает в багажник свое фотографическое оборудование и, вероятно, медлит ненамеренно. Вопрос не кажется мне болезненным, это вполне приличный вопрос, обычно пары отвечают на него очень охотно, основополагающий миф очень важен. Кажется, на какой-то вечеринке, равнодушно отвечает Кай и заводит мотор. Значит, на вечеринке, повторяю я, но он оставляет мою реплику без подтверждения. Вечеринка — под этим словом он вполне мог иметь в виду вернисаж. Наверняка он высоко ценил работы Инес, эти лучисто-светлые, пастельные картины, изображавшие счастливых людей — на прогулке, за чтением на пляже, картины, на которых душевно здоровые взрослые люди совершали бессмысленные прыжки и целовались друг с другом — они были мгновенно узнаваемы, эти картины, подписанные Инес Ина И.И. — псевдонимом, так как фамилия наша самая что ни на есть обыкновенная. Это искажение реальной жизни критики обсасывали с упоением и страстью; Инес показывала, утверждали они, страдание ех negativo, выставляя на всеобщее обозрение поверхностную бравурность. В Риме я беседовала с одним критиком, который по заданию своей газеты обозревал арену молодых дарований в Англии, Франции, Германии и еще в нескольких странах, название коих я запамятовала, — так вот, этот критик находил Инес неподражаемой и сумасбродной. Я часто думаю об одной газетной фотографии, изображающей Инес на ее первой персональной выставке; на сестре бархатная, похожая на тюрбан шляпа, двухрядное жемчужное ожерелье, одежда в обдуманном беспорядке, волосы слегка растрепаны, она похожа на тощую дорогую, кем-то наспех наряженную куклу. Я тогда вырезала фото, вероятно, оно лежит в другой жестянке, и я — несмотря ни на что — очень гордилась сестрой. Меня тошнило не от ее пастельных картин, а от изображения нашего умирающего отца — гиперреалистично устрашающего, бесстыдного, — без оглядки на то, что сам он в жизни был очень стыдливым человеком. Но ни слова больше. Я напористо спрашиваю Кая, что он хотел со мной обсудить. Мой голос разрушает атмосферу семейной автомобильной прогулки, возникшую оттого, что мы вместе едем в автомобиле под холодным дождем. Дело в том, говорит Кай, не отрывая взгляд от дороги, дело в том, что Инес хочет какое-то время пожить у тебя. Исключено, небрежно отвечаю я.

Мы едем вдоль реки. Дождь переменился, он стал сильнее, капли оглушительно барабанят по крыше. Другие машины проносятся мимо со включенным ближним светом, в такую непогоду быстро забываешь, что до вечера далеко. Кай давно включил «дворники», но от них мало проку; дождь льет неизвестно с какой стороны, он косой, капли отскакивают от капота и падают на ветровое стекло, оставляя на нем корочку льда. У меня самой портится настроение, которое как-то соответствует погоде, эта идиотская мысль появляется внезапно и окончательно меня расстраивает. Я пытаюсь сосредоточиться на какой-нибудь одной, текущей по стеклу дождевой капле, но мне не удается — чувствую себя униженной, словно изо всех сил пыталась поднять ведро с водой, но не смогла. Кай тем временем сворачивает вправо, я чувствую на себе его взгляд. Ей сейчас очень плохо, говорит он, к тому же у нее ремонт, который она необдуманно затеяла, она не может больше работать, и если отвлечься от этого, то я думаю, для нее очень важно помириться с тобой. Я слушаю и отметаю сказанное — что значит помириться, мы с ней не ссорились. Ах, брось, говорит Кай, в голосе прорывается раздражение, этот тон меня злит, в конце концов, это он просит меня об услуге, а не я его. Я принимаюсь с притворным вниманием рассматривать свою руку, запястье, на котором красуется узкий серебряный браслет, поднимаю рукав блузки и провожу взглядом по предплечью. На внутренней поверхности его белесый, зигзагообразный шрам — я не помню, откуда он взялся. Я резко опускаю рукав. Почему она не может переехать к какой-нибудь подруге или к тебе? — спрашиваю я Кая тоном нападающего из засады разбойника и поворачиваюсь к нему лицом. Он принимается объяснять, но слова его уклончивы. У меня тесно, не говоря о том, что со мной живет друг, коллега, у него контракт во Франкфурте. Ну, тогда она может жить у себя в мастерской, отговорки кажутся мне жалкими — может быть, и там тесно или тоже кто-то живет? Кай, испытывая явное облегчение оттого, что мы отвлеклись от его тесного и к тому же перенаселенного жилья, объясняет мне, что в данный момент у Инес нет мастерской. Она вынуждена освободить квартиру, которую снимала, истек договор, и сейчас ищет новую. Правда? Значит, я обманута, то есть она сейчас не мало и плохо работает, в чем пыталась убедить меня в бассейне, она не работает вообще — такое состояние представляется мне абсолютно нетипичным для моей тщеславной и самолюбивой сестрицы, не будем забывать, она использовала для своей выгоды даже смерть отца. Ну так как же, не отставал Кай — он упорный, надо отдать ему должное. Я хочу домой, пожалуйста, отвези меня, отвечаю я.