Робин Фокс - Наша Рыбка

– И что дальше? Чем же это закончилось?

– Да ничем. Меня взяли и увезли на целое лето к какой-то тетке. Получается, что мы с той девочкой погуляли всего несколько раз, а потом она переехала. Когда я вернулся, ее уже не было.

– Это грустно, – протянула Ярославна.

– Ничего не грустно. У той тетки гостила еще одна родственница, и она сделала мне минет.

– Что? Петя!

– Серьезно! – Он расхохотался.

– Фу, боже мой! Сколько ей было лет?!

– Семнадцать или восемнадцать.

– А тебе ДВЕНАДЦАТЬ! – сказал я.

– Я уже тогда был ничего.

– Какой же ты мерзкий тип! Убери от меня свои грязные лапы! Игорь, ну может, у тебя хотя бы есть нормальная история?

Мне нравилась одна девушка в школе.

Все считали ее красавицей, но я не могу, да и тогда не мог назвать ее так же. Она была окутана какой-то поэтической тайной, умела томно прикрывать глаза и любила попсу. У нее было маленькое лицо с аккуратным подбородком, но все черты, наоборот, очень крупные. Ее большие губы завораживали парней. Губы были правильной формы, но мне казались как бы чуть-чуть вывернутыми. Такими же вывернутыми мне виделись и ее белые зубы – они как будто росли не вниз, а немного вперед, что делало ее улыбку обезоруживающе открытой и неожиданной для нее самой. Нос у переносицы был тонким, а к кончику становился тяжеловатым. Когда она улыбалась своей вывернутой, откровенной улыбкой, кончик носа зрительно соприкасался с ее верхней губой – и от этого в ее открытости появлялось непроизвольно что-то застенчивое.

Глаза у нее тоже были большими. Холодного, темно-синего цвета, обрамлены длинными ресницами, которыми все восхищались. Но мне казалось, что ресницы у нее уж слишком длинные. И помимо того, что длинные, слишком прямые: они торчали над темно-синими радужками, как неровные иголки. От этого взгляд ее был загадочный и роковой, даже когда она улыбалась и когда кончик носа соприкасался с верхней губой.

Маленькая грудь и узкие ребра делали ее какой-то внешне невесомой и тоненькой, а плоские и широкие бедра, которыми она заметно виляла при ходьбе, – женственной. Из-за них-то она, наверное, всем и нравилась. В целом вся ее внешность казалась мне какой-то немного нелепой, сочетающей странные контрасты и оттого – очаровательной.

– Не может же быть, чтобы тебе в школе никто не нравился! Ну хоть самую капельку? – продолжала выпытывать Ярославна.

– Да нет, нравилась мне одна девчонка, но, если я стану про нее рассказывать, это все будут описания внешности. Честное слово, я ничего не помню о ее характере, – возразил я. – Тем более это никак не была любовь.

– Ну пусть и описания. Все равно расскажи.

– Тогда вы вряд ли поймете, почему она мне нравилась, – отнекнулся я. – Мне даже от этого немного смешно. По-моему, я восхищался ей потому, что ей восхищались все остальные, вот и все.

– Да Иришка была его первой любовью! И не говори, что она не делала тебе минет. Хотя кто ее знает. В общем, печальная история, – сказал Петя. – Она стала тянуть из него деньги, флиртовать с какими-то друзьями на стороне, а он хотел… жениться на ней.

– Жениться? – оживилась Ясна.

– Я был ужасно пьян, когда сказал тебе, Воронцов. И зачем ты говоришь это при Ясне?

– Нет, я не обижаюсь. – Ясна примирительно погладила мою коленку.

«Люди вокруг в каком-то заговоре неадекватности. Я понял это, когда увидел дрожь, разлившуюся по молодой листве липы у подъезда. Как связаны два этих обстоятельства? Понятия не имею. Я понял это, и все. Мир отчего-то сузился так сильно, что в нем не осталось места всем тем, кто хоть как-то, хоть косвенно, хоть случайно причинял мне боль, – а таких вдруг оказалось несчетное множество. Тесный мирок теперь состоял из населения в три человека и из моих фантазий. Остальным нас не понять. Мы словно одни против всех. Трое раздетых, застывших на огромной сцене в нелепых позах. Но остальным позволено нас разглядывать. И желание у целого мира одно – осуждать».

Вообще, я и сам уже думал о том, что надо рассказать Ясне о Дроздовой и о Лере из универа. В апреле была свадьба у моей старшей сестры, и Ясна, естественно, присутствовала. От счастья я напился, как сволочь, согласился даже на медляк, сочинял всякие глупости и явно задолбал ее своими пьяными признаниями в любви. Но в одну секунду вдруг словно очнулся и понял, что она ничего не знает про наши с Петей прошлые «приключения». Она считает меня слишком хорошим. А я подыгрываю и ничего не рассказываю.