Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

– Так это правда? – спрашиваю в упор.

– А чего? – говорит она, делая соловые глаза. – Надо ж где-то с друзьями встречаться.

– Ах, вот оно что.

Смотрит зло и нагло. Ох уж эти гормоны… Потом поворачивается и уходит размашистым шагом, щедро раздавая по пути оплеухи направо и налево…

Иду к Татьяне Степановне.

– Так, – говорит она, поправляя очки указательным пальцем. – Если по делу, то недолго.

– Постараюсь, – говорю я и сдерживаю себя, чтобы не наорать на неё. – Очень вас прошу никогда, ни при каких обстоятельствах не подкупать моих детей. Если вам нужна помощь, они и так сделают всё, что надо. Без подачек и угощений.

Татьяна Степановна. Поджав губы и поправив цепочку, свисающую на уши, ткнула великолепную оправу указательным пальцем и сказала тихо, так что я её едва расслышала:

– Они ничего не должны делать бесплатно. И никто не должен. Это неправильно. Они должны понять и усвоить этот главный закон взрослой жизни. Хватит забивать им голову всякой чепухой. Наша задача – научить их выживать в реальном мире. И в этом – истинный гуманизм.

– А я что, по-вашему, делаю? – спросила я тоже шёпотом.

Она ответила не сразу – недоумение и жалость были в её глазах.

– Если они будут следовать вашему примеру, то на всю последующую жизнь останутся в дураках. Вы этого им желаете?

Так вот оно что! Я уже, оказывается, числюсь здесь в записных дураках. Мило.

…Случай с групповым отравлением замяли. Татьяна Степановна подала, конечно, докладную директору, но никто из воспитателей не знал, что в ней конкретно написано. Обсуждения этого случая на летучке не было. Прошло совсем немного времени, и об этом происшествии вообще забыли. После этого я всерьёз задумалась о том, что пора уже тщательно документировать нашу повседневность. Для нашего же спокойствия.

Теперь у каждого командира была толстая тетрадь, в которую заносились все происшествия и нарушения режима дня, а также отметки, которые дети получали в школе. Но какого труда мне стоило уговорить учителей своевременно заполнять соответствующие графы в этой тетради! Чего тут было больше – лени или традиционного «кабычегоневышлизма», не знаю. Но моё скромное желание получать наиболее полную информацию о том, что происходило с моими воспитанниках в течение дня, воспринималось иногда до абсурда дико – от нейтрального «ищет заботы на свою голову (которая ниже спины) до «насаждает шпиономанию»…

– Эти ваши… Павлики Морозовы опять держат руку на пульсе жизни? – острила Татьяна Степановна.

Однако я твёрдо стояла на своём – самотёка в деле воспитания (да ещё таких детей!) быть не должно. Надо чётко понимать, в чём заключается главная проблема, и ответственно её решать. А для этого надо иметь максимум информации о том, что на самом деле происходит. Но как всё это объяснить педагогу, умудрённому опытом, который видит свою задачу в том, чтобы окружить детей мелочной опекой и не дать лишний раз рот открыть без специального разрешения?

У нас было по-другому: вот есть законный порядок, каждый воспитанник сам принимает решение по каждому отдельному поводу, но мы (я и совет командиров) будем проверять результаты. И сделаем это со всей возможной строгостью. И как доказать ретивому прогрессисту от педагогики, что полное отрицание руководящей роли воспитателя есть анархия. Педагог не должен сливаться с массами, даже если и находится в самой их гуще.

Когда я спросила Киру, все ли учителя и дежурные воспитатели вносят свои замечания в тетрадь дежурного командира, она, притворно вздохнув, печально ответила:

– Нет, ваши коллеги гласу разума не вняли.

Особенно упорствовала Татьяна Степановна – тут она на глазах становилась крутой либералкой – из крайности в крайность! По-другому никак. Видно, по пути прогресса мы можем двигаться только одним способом – пьяно вихляясь из стороны в стороны: то вправо, то влево…

Расклад получился такой – с одной стороны на меня наседали Матрона со своей системой-ниппель, а с другой – Татьяна Степановна и Ко.

И вот что замечательно: при всей внешней их методов, теории и практики, они были гораздо ближе друг к другу, чем ко мне. Хотя я, по логике вещей, была как бы в центре. Но на практике этот центр оказывался лежащим не посередине, а где-то на вершине весьма остроугольного треугольника. Это как раз и были те классические крайности, которые никогда не уравновешиваются центром и весьма оперативно сходятся, когда речь идёт о противостоянии принципиально отличному от их педагогического догматизма – как левого, так и правого. Впрочем, это были две стороны одной и той же медали.