Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

Мои симпатии к малолетнему гордецу явно пошли на убыль.

– В случае необходимости принципы могут погулять, – сказал он без улыбки.

«Да уж, детки пошли ещё те…» – отметила про себя, содрогаясь при мысли, что лет черед десять-двадцать всем нам придётся испытать на своей собственной шкуре результаты этого всезаражающего прагматизма, щедро сдобренного ранним цинизмом и остро негативным отношением к «предкам». Кое-что по наследству «предкам» удалось передать, это точно.

Да, юношеский романтизм скоро развеется, иссякнет под напором житейских обстоятельств, и циничный прагматик пойдёт по жизни, широко и смело шагая, как её истинный хозяин и командир.

Да, они, эти подранки, очерствевшие и загрубевшие раньше времени, придут во взрослую жизнь и скажут своё слово. Резкое и беспощадное. Без всяких сантиментов. Не разделяя правых и виноватых, безоглядно мстя своему жестокому и несправедливому прошлому.

… Он ушёл, а я всё ещё сидела в отрядной и думала о том, что же с ними станет там, во взрослой жизни.

Второй наш «неизлечимый» бегун – Огурец.

Он подкидыш. Мать подбросила его – принесла к порогу Дома ребенка и скрылась. Хорошо хоть записку оставила. Настоящее имя его – Серёжа.

Огурцом прозвали за удлиненную форму черепа. У него были абсолютно белые волосы, а ресницы и брови – чёрные.

Глаза же были большие круглые и очень синие, как весеннее небо, к тому же постоянно влажно блестели…

Благодаря такой экзотической внешности его на Новый год регулярно определяли Снегуркой. Голос у него довольно поздно начал ломаться.

Однако Огурец имел один серьёзный недостаток, который, вообще говоря, по местным нормам, мог бы считаться и достоинством.

Он был патологически неряшлив. Возможно, он, таким образом, компенсировал свою абсолютно девчачью красивость. Его ногти повседневно были в «трауре» – черная кайма не сходила даже после бани. На рубашке – всё меню за неделю. Первое время приходилось в умывальник водить за руку – слова «иди умойся» он понимал исключительно в местном смысле – тут же смывался, то есть исчезал с глаз. Когда же ходить с чистыми руками и без усов от кефира или какао стало привычкой, достаточно было, обнаружив свежее пятно на его рубашке или опять невымытые уши, глянуть на него построже, как он тут же мчался в умывальник. Однако не факт, что он там умывался…

Огурец любил читать. Причём читал газеты – от первой до последней страницы. Один он такой был на весь детский дом. Читал с пониманием, ориентировался.

На этом «хобби» я его и зацепила.

– Ну, что нового в мире? – спрашиваю я, подсаживаясь поближе (заглядываю, что это он так углублённо читает – военный переворот…).

– Вы просто так спросили или интересуетесь? – посмотрев на меня сквозь развесистые ресницы, говорит он совершенно серьёзно.

– Интересуюсь, – отвечаю я так же серьёзно.

И он обстоятельно рассказывает – что и как в мировой политике.

Когда мы стали выписывать газеты и журналы на отряд, он первый захватывал свежий выпуск и не выпускал из рук, пока не прочитывал все буковки вплоть до тиража и адреса издания. Память у него была феноменальная, запоминал всё, факты, имена, названия. Разбирался во всех тонкостях и мог без труда объяснить, чем отличается Конго со столицей Браззавиль от Конго со столицей Киншас. А по поводу Сеула и Пхеньяна он мог прочесть целую лекцию.

– Молодец, будешь, наверное, дипломатом, – пообещала я ему после очередной рокировки.

Огурец громко хмыкнул, шмыгнул носом, тряхнул белёсой чёлкой и важно сказал:

– А то.

Однажды случилась с Огурцом трагическая почти история. Читая газеты, он всегда обращал внимание на фамилии авторов материалов. А дело было вот в чём. Его мать жила в Москве. Но где точно – он не знал. Было ещё известно, что у неё есть ещё один сын, старший (в записке, оставленной в вещах подкидыша, сообщалось, что она вдова, имеет двоих детей и ноль средств на их содержание). Однажды Огурец показал мне газету, где на второй странице был опубликован материал, в котором рассказывалось о групповой краже. Один из осуждённых по этому делу был его однофамильцем.

– Это мой брат, – уверенно и не без гордости сказал Огурец. – И я его найду.

– Это случайное совпадение, – сказала я, не очень желая, чтобы он искал контактов с представителями «малины».

– Вы думаете?

– Уверена.

На этом наш разговор и закончился. А через неделю Огурец вдруг исчез. Прошло три дня – и он так же внезапно объявился. Молчит на все мои расспросы. Так продолжалось три месяца – исчезал и появлялся. Никаких следов его предположительного местонахождения обнаружить не удавалось. Больших трудов стоило уговорить Людмилу Семёновну «не сдавать» Огурца. Она согласилась, но – «в последний раз». Сбежит ещё раз, отправится в психушку на излечение. Склонность к бегам считалась признаком психического заболевания – как проявление злостного непослушания. Тогда я его, что называется, приперла к стенке. И он признался: