Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

А Ярославу Петруне — чего ему не хватало?!

Я повернулся и пошел прочь. Я был здесь лишним. И со своими ребятами, хоть и держу их в строгости, не всегда нахожу общий язык, где уж с чужими. Племя молодое, незнакомое… А что, может, мне первому набиваться на знакомство? Не дождется. Мы свое, почитай, прожили, лучшие годы, пусть они так попробуют — тихо, мирно, сыто. Известно, на все готовенькое приходят. Базу мы для них, считай, построили, стартовую площадку — из наших, родительских, спин, а они теперь на наших спинах — свои «брейки» крутить будут. Я тоскливо оглянулся. Синее небо, золотое жнивье — природа. А я — не то чтоб старый, но вроде древний, душа словно мхом поросла. Пусть живут и плодятся, может, они будут умнее нас, может, у нас все будет иначе. Извечная иллюзия человечества — вера в детей. Будто дети — не от нашего корня, с других планет прилетают. Пусть только где-то когда-то вспомнят, что до них был я — ходил по этому жнивью, любовался этим небом, питал кучу розовых иллюзий. Которые потом развеял ветер времени. Мальчик с книгой на коленях не по-детски сосредоточенно глядел мне вслед. Что-то очень знакомое было в этих карих, лукавых, мудрых и одновременно грустных глазах, словно знали они такое, чего я никогда не буду знать.

Глаза Ярослава Петруни, когда он, стоя на сцене областного театра, после спектакля, выслушивал дифирамбы в свой адрес.

Я вышел на дорогу, сел в машину и поехал в село.

Я настоящий писатель — мой сын ходит в школу в американских джинсах.

Я талантливый писатель — у жены есть каракулевая шуба, кожаное пальто, на подходе канадская дубленка.

Я большой писатель — на собственную дачу езжу на собственной «Волге». Афоризм Ивана Ивановича Бермута: большая машина — большой писатель. Смеялся, когда впервые услышал, а запомнилось. Теперь не смеюсь.

Да когда же это все началось, люди добрые?!

Наверное, с переездом в город. Потому что в селе, рассылая в редакции стишки и получая стандартные отказы, я даже и не помышлял о гонорарах. Даже слова такого не знал. Впервые услышал его от дяди, у которого квартировал, когда учился в девятом и десятом классах. Десятилетки в Пакуле не было, надо было ходить за восемь километров, дядя с тетей сжалились, пустили к себе. Дядя работал в сберкассе. Как-то позвонили ему из редакции, расспросили о вкладах трудящихся и от его имени поместили в газете заметочку о росте благосостояния сельских тружеников. К славе дядя отнесся спокойно, но, когда пришел из редакции перевод на приличную, как мне тогда показалось, сумму, — совсем рехнулся. Подсчитал: чтобы купить «Победу», надо написать и напечатать тридцать две тысячи слов. Если даже писать всего по странице в день, за девять месяцев — машина! В тот же вечер дядя набросал темы для своих будущих статей, ориентируясь на отделы редакции, названные в конце четвертой страницы с адресами и телефонами: «Партийная жизнь», «Промышленность и транспорт», «Сельское хозяйство», «Культура и быт», «Советское строительство».

Перебрал бумажный хлам в ящиках стола и нашел рукопись своей ранней повести, из-за которой когда-то конфликтовал с Бермутом. Молодым был, хотел удивить мир. «Страницы веселой автобиографии» — такой был подзаголовок у повести. Бермут, тогда он заведовал в издательстве прозой, просмотрев рукопись, вылил на меня ушат холодной воды: «Рано тебе еще писать автобиографии…» И еще запомнилось: «Пиши как все, и будет тебе, Ярослав, зеленая улица…» Тогда я забрал рукопись и через месяц принес другую. Работал каторжно. День и ночь. Это я умею. Машинка трещала как пулемет. Допечатав последнюю страницу, вышел из комнаты и опустился на порог. В голове помутилось. От истощения. Когда меня захватывает азарт, не жалею себя. Особенно если знаю, что это легко пройдет через редактора издательства, что за это заплатят. Будто не слова печатаю, а денежные купюры. Новая повесть была «как у всех». Бермут похвалил и дал зеленую улицу. А накануне речь шла о том, что книжку выбросят из плана. А мы с Ксеней как раз квартиру получили, еще ту — первую. Ксеня входила во вкус столичной жизни: чтоб все было как у людей… И Орест подрастал — шубка польская, костюмчик немецкий. Чтоб не стыдно показаться на людях. Люди — не те, что вокруг нас, а те, к которым мы тянулись, как побеги к солнцу. Я, правда, тогда еще работал в редакции, зарплаты моей Ксене хватало на неделю. А тут еще Бермут: «С твоим талантом, Ярослав, ты мог бы ого-го-го на какой высоте быть, я тебе, Ярослав, добра желаю, ограждаю от кружного пути, на верную дорогу вывожу».