Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Но я начинал о нашей схожести. Самое первое доказательство, что в ткань наших характеров вплетен клубочек одинаковых ниток, вот эти страницы. Спросили бы хоть вы меня, зачем пишу их. Жена сердится: в будни из библиотеки не вытащишь, как-никак заведующий, ответственность, а в воскресный вечер над тетрадкой сижу, вместо того, чтоб на площадь или в парк, на люди, вдвоем пройтись, как водится. Конечно, за бессмертием, как этот Загатный, я не гонюсь, и зарплаты хватает. Но, признаюсь, и раньше случалось со мной такое, что потом никакой здравый смысл не объяснит. Я, кажется, еще не отметил великое пристрастие Ивана Кирилловича к символам. Например, плащ символизировал для него «мировую скорбь» плюс мефистофельское презрение к будничности мира сего. Даже в жару не разлучался Загатный с пыльником, а чуть захолодает — заворачивался в черный плащ. И действительно, было в его высокой строгой фигуре нечто незаурядное. Вскоре после приезда Ивана и в моей трезвой голове началось помутнение — потянуло трубку курить. Заразился, наверное. Представлю себя с трубкой за письменным столом — и таю от гордости. Коротко расскажу, чем все кончилось. Заранее прошу прощения, что получится не очень эстетично, тошно вспоминать, какой был дурак.

Так вот, весной махнул я в Киев на разведку: есть ли надежды попасть на факультет журналистики? Тут, на знаменитом Крещатике, моя мечта и сбылась. В витрине красовалась настоящая трубка вишневого цвета, мундштук, чубук элегантно выгнут, а над ним демонический профиль Мефистофиля. Хоть и стоила она… одним словом, вся моя финансовая диета мигом накрылась, я дрожащими пальцами полез в кошелек, опасаясь, как бы кто не обскакал меня на пороге счастья. Специальный табак не продавался, и я купил коробку «Казбека». Разломил три папиросины, набил трубку. Вышагивал по Крещатику, зажав в зубах мундштук, и ловил в каждой витрине отражение своего задумчивого лица. Трубка едва тлела. Я часто и глубоко затягивался, небрежно выдувая уголком рта тяжелый желтый дым. Вечерело, вспыхивали фонари. В сквере, под каштанами, меня вывернуло и потом рвало еще целый час. До полуночи, обессилевший, опустошенный, лежал я на скамье, проклиная все табаки, все трубки, а больше всего себя, сопляка несчастного. Но и то учтите, что мне тогда едва восемнадцать минуло, против Ивановых тридцати…

Много чего из ранней юности позабыто, подернулось туманом и теперь вспыхивает перед глазами призрачными кадрами причудливого киномонтажа, снятого оператором-формалистом. Я люблю театр, когда-то даже участвовал в школьном драмкружке. Наверное, вы заметили, два предыдущих раздела скорее на пьеску — нежели на серьезную, настоящую прозу — смахивают. Это мой стиль, если хотите. Сделай я таким манером зарисовку или корреспонденцию, Гуляйвитер выговорешник тут же влепил бы. А на этих страницах я сам себе пан.

Не собираюсь растекаться мыслию по древу, по меткому выражению древнего автора.

Больше года довелось мне работать рядом с Иваном Кирилловичем, но наиболее выразительно из прошлого всплывают одни сутки, сияющий островок в океане будней. Их и решил я описать, если что забылось — извините. Конечно, сутки эти являются логическим итогом того, что происходило раньше, и надо бы осветить все полностью. Но боюсь надоесть и себе, и читателям, если они появятся. Хотя, повторяю, я вовсе не мечтаю печататься. Ставки заведующего библиотекой вполне хватает, жена работает в амбулатории. Да и огородик есть, лучок, картошка, фрукты — все свое, не покупное.

В дальнейшем свою особу постараюсь пореже упоминать. Существенной роли в редакции, а тем более в отношениях между Загатным и Хаблаком, я тогда не играл. Наконец вспомнил эту фамилию, чтоб ему пусто было! Правда, чудна́я? Родятся же люди: одно к одному — и внешность типичного недотепы, и фамилия — находка для юмориста. Есть чудики, которых хочешь не хочешь приходится жалеть. Вспоминаю появление Хаблака в редакции. До этого он пытался учительствовать в дальнем районе. Услыхал, что наша газета расширяется, и написал слезное письмо редактору. Мол, всю жизнь мечтаю о журналистской работе. Послали вызов. Приехал с авоськой в руках. Каждому сунул свою потную ладонь:

— Хаблак Андрей Сидорович…

— Простите?.. — сразу почуял добычу Иван.

— Хаб-лак…

— А, товарищ Хаб-лак… Весьма приятно познакомиться, товарищ Хаб-лак…

Злым-таки бывал иногда Загатный. С его легкой руки насмешливое «товарищ Хаб-лак» надолго прописалось в редакции.