Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

— Передовая редактора, — бросил через плечо.

— Из-за двух строк ждать редактора?

— Он у себя.

— Товарищ секретарь…

— Я не сокращаю редакторских материалов, вы что — первый день работаете? — заорал Иван. — Простите…

— На больных не обижаются, — стукнула дверью Приська.

Снова сорвался. Когда сердишься, нервничаешь, поневоле скатываешься на их уровень. Запомнить — и выводы. Прохладная вежливость держит на расстоянии, необходимом на работе. Научиться, суметь. Ежеминутный контроль над собой… Воскресенье, знойный день, он ходит по ненавистным редакционным кабинетам, больше некуда податься, только здесь он может сегодня быть одиноким, нет, даже не зной, а духота, когда солнце плавает в сизом мареве, снимает галстук, но прохладнее не становится, неутолимая жажда, с каждой минутой становится все жарче, жара душит, именно душит, даже тень не спасает, неистребимый табачный дух. Запах пожелтевшей бумаги, газетных подшивок в комнатах, мутная мгла в окнах, желто-серенькая, он ложится головой на стол, на пустой полированный стол, но и стол горячий, от отчаяния бьется головой о дерево — глухой, тонущий в газетных подшивках звук, он наливает воды из графина в кабинете редактора, но вода теплая, гнилая, вода тоже пахнет старыми газетными подшивками…За спиной шум, гам, хлопают двери, гудит пол — торопливые шаги редактора, его энергичная походка, уйма пустой энергии, природа нерациональна, аккумулятор бесплодной энергии — Гуляйвитер, довольно точное определение, главное — подчеркнуть в новелле, что он, его герой, на голову выше окружения, отсюда другая проблема, но в подтексте: либо быть гением, либо вообще не быть, не существовать, Гамлет, решение вечного вопроса, то есть — не жить, надо как-то иначе, не так прямолинейно…

— Кириллович, будь добр, подсократи, я схожу поужинаю, с утра не заправлялся, клянусь…

«Зачем он врет? Хотя бы пользу какую-то извлекал из этого, — тоскливо подумал Иван, и ему снова захотелось выть. — Играть в занятость, когда на самом деле целыми днями бродит по райкомовским кабинетам либо травит анекдоты в редакции? Инерция? …Человек в основном живет по инерции, автоматически, не вдумываясь. Не человек — посредственность. Подчеркнуть…»

Кивнул головой, взял у Приськи гранку. Во дворе рыкнул мотоцикл. Затарахтел по улице, мимо книжного магазина, банка, желтый хвост захлестнул угол коммунхозовского здания в конце огорода.

— А чтоб тебя. Лень-матушка сто метров через огороды перейти.

— Начальство.

Загатный, не читая, перечеркнул последний абзац передовой, полюбовался алым крестом на черной ряби букв.

Наверное, вы заметили, что в двух предыдущих разделах я попытался взглянуть на мир глазами Ивана? Если это хотя бы немного и удалось мне, то не благодаря моим талантам, а исключительно из-за схожести наших натур. Возможно, это чувствовал и Загатный. Правда, я не был урожденным тереховцем, и уже это должно было импонировать ему. Но схожесть — сразу же оговариваюсь — была в отдельных, больше внешних, чертах характера. Надеюсь, вы не думаете, что по приезде в Тереховку я тоже искал место для памятника себе? Я даже не думал, позаботятся ли об этом потомки. Мы простые смертные, не гении.

Часто вспоминаю себя в те времена. На заднем сиденье старенького автобуса затаился нахохлившийся мальчишка с чемоданом на коленях. Каждая выбоина подбрасывает его к потолку. А пассажир хватается за карман, там все его деньги и аттестат. Но и в такой ситуации что-то нашептывало сердцу: спешу навстречу судьбе. Помню тот исторический, как любил говорить Иван Кириллович, миг: автобус прогрохотал по мостку, и перед моими глазами раскинулась зеленая ложбина с серебряным ожерельем пересохшей речушки. Ложбина перечеркивала Тереховку почти посредине, красочные платочки огородов плыли к маняще зеленым левадам. Я прищурился и увидел блестящую крышу аккуратного домика, увитую диким виноградом беседку, ульи в молодом саду, во дворе — водогонную колонку… Я не люблю деревенской жизни, чуждый романтике человек. Но и суетного города не сумел полюбить, хотя родители и перебрались из села в райцентр, когда я учился в шестом классе. Давно зрела во мне мечта поселиться в тихом, идиллическом городке, вроде Тереховки: не город и не деревня, но соединяет преимущества и того и другого.

Просмотрел только что написанные строки и горько улыбнулся: какая пожива для критиков — вот оно, мурло мещанина, обывателя. Модное словечко. Не спешите, я все это писал, чтобы доказать, что не стоит отождествлять меня с интеллигентиком Загатным. В моей жизни, в отличие от Ивановой, всегда была естественная, земная основа. Мне далеки и его патетика, и душевные муки, которыми он так любуется. Живу, как живет народ, масса, и пока не жалуюсь.