Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

И все же я жалел Покрышня, наверное, уже тогда понимая, что есть во мне или будет что-то и от него.

Я сразу узнал Покрышня, еще довольно молодого, краснощекого, гладко выбритого, с цепкими узкими глазами под выпуклыми надбровьями. На всякий случай я отступил в тень от скирды; впрочем, он все равно меня не видел, не мог видеть, мы с ним существовали в разных временных измерениях.

— Перед кем ето ты, писатель, ораторствуешь? Перед свиньею своею, што ли? Так она только и способная тебя слухать… — хохотнул и лихо соскользнул с коня. На стерне, распустив широкие крылья галифе, он напоминал ворона. — Чи у тебя от етих книг в башке повредилося?

— Коли вы, дядько, такой большой начальник на селе, все вас боятся, даже моя свинья как учует, так пригибается, чего ж про книжки говорите, как моя неграмотная мачеха? От книжек только польза голове. Без книжек голова усыхает, и дядько Калайда так говорят.

— Ну-ну, так уже и усыхает… — Покрышень поправил картуз. — Много ты знаешь, як и твой Калайда. А того вы с Калайдой не разумеете, што можна и без книг знать основни напрямления. Меньше б в книги заглядал, так и свинья меньше б в школу лезла.

И вот оно уже названо дважды, имя, которое я ухитрился не называть на стольких страницах своей исповеди, хоть Калайда был со мною неотступно, в мыслях моих, в болях и муках моих, когда ездил во Мрин и Пакуль, и теперь, когда пишу об этом. Однако назвать Калайду — назвать и вину мою перед ним, она еще, возможно, не осознана как следует, еще существует на периферии моего сознания, я еще защищаюсь, но она уже стучит все громче в моем сердце. Я чувствую себя птенцом, взлетевшим в небо с человеческой ладони и так скоро забывшим ту руку, которая подарила ему эту синь, этот безграничный простор. Я взлетел с руки Калайды. Безногого Калайды. Чудака Калайды. Пакульского книгоноши Калайды. Я не отказываюсь и теперь, когда табу с имени снято, когда Калайда пришел в мои писания (да и всегда, даже в годы, когда я изо всех сил старался его забыть, он был во мне). Я вспоминаю день, когда начался Ярослав Петруня, писатель, известный, талантливый, и т. д. и т. п. Солнечным майским днем. Майским — потому что я играл с майскими жуками — хрущами — на лавочке у Артемова подворья, я отлично помню. И вот за крайней хатой заскрипела коляска Калайды, а скрипела она громко, мы издали слышали ее. Дядько Калайда подкатил к лавочке и остановился. Не помню уже, как он пристраивал в коляске фанерный чемодан, выкрашенный в зеленый цвет, с висячим замочком. И саму коляску толком не помню, на высоких велосипедных колесах, с ручными рычагами. Не представляю, как хватало у него сил дергать эти рычаги двадцать верст от Мрина и обратно, до Пакуля, когда он стал сельским книгоношей, да еще по нашим полесским дорогам. Но помню, будто все это вчера было, как Калайда отпер зеленый фанерный чемодан, полный книг. Новеньких, сладко и влекуще пахнущих краской. С картинками и без картинок. Тоненьких и толстых, которые, как мне тогда казалось, будешь читать годами. Я еще никогда не видел столько книг. Сельской библиотеки не было, она откроется года через два, когда я уже буду в четвертом классе. Один учебник на десяток учеников. Писать учились мелом на дощечках. Керосиновая лампа — у Покрышня, у председателя колхоза, и у Калайды, он получал пенсию от военкомата. Радио — только у Покрышня, на все село. И вдруг — полный чемодан книг!

— Дак моя свинья, когда я в голос читаю, никогда в шкоду не пойдет, дядько, очень любит слухать, — зазвенел голосок малого Петруни. — Паць-паць-паць, иди почитаем!

Свинья качнулась и поплыла к скирде. Над стерней светился розовый пятачок: «Рох? Рох?»

— Это она спрашивает, якую книгу будем читать. Про метеоры сегодня почитаем, Рохля. Она больше всего про звезды любит слухать.

— Конечно, и твоя Рохля хоть разок в небо да глянет, когда твой отец будет ее смалить… — хохотнул Покрышень.

— Не-е, дядько, она у меня и теперь астроном. Ляжет в лужу на спину и у небо глядит, не сгонишь. Рохля, это какое созвездие? — мальчик нагнулся, развернул перед свиньей книгу.

«Рох-рох-рох», — заквохтала свинья.

— Правильно, правильно, молодец, Рохля… созвездие Козерог. Не все еще буквы она у меня сказать может. Иди, Рохля, пасись, скоро домой, ставлю тебе сегодня пятерку.

Свинья развернулась, как разворачивается корабль на воде, задрала перископ хвостика и двинула назад, в лощину.

— Ну ты, конешно, циркач, — смеялся Покрышень. — Тебя с твоей свиньею надо в городе за деньги показувать. Тогда бы отец твой по налогам должником не был. Ну насмешил! Свинья — гастроном!