Ольга Кучкина: В башне из лобной кости

Все пропало. Жизнь пропала. Его жизнь. В бедной голове моей все смешалось. Он же умер — какая жизнь. Он умер и картины его были мертвые — ударило как откровение. Мертвые картины, не испускавшие живого импульса, — потому я и не могла их оценить. Мертвые, а не живые. Подождите, но ведь сказано: смерть, где твоя победа? Смерть, играющая матч с бессмертием, — кто кого…

Дома включила ближайшие пятичасовые Вести . На экране горел жилой дом на Верхней Масловке. Жертв, к счастью, нет, говорил в камеру встрепанный белокурый журналист. Он брал интервью у высокой плотной женщины. Она оказалась Василисой Михайловной. Она повторяла то же, что божья старушка в толпе: слава Богу, слава Богу. Журналист уточнил: правильно ли я вас понял, слава Богу, что его мастерская не пострадала. Слава Богу, пояснила Василиса, что часть его работ после смерти хранилась дома, а самые-самые шедевры, как вы знаете, в Кремле, Третьяковке и других мировых и отечественных музеях. А что с мастерской, не отставал журналист. С мастерской, переспросила Василиса, с мастерской то же, к сожалению, что с квартирами всех пострадавших, она сгорела, и то, что там сгорело, как вы понимаете, невосполнимо. Речь ее текла весомо и ответственно, видно было, что она полностью отдает себе отчет в значительности момента. И лицо у нее было значительное, значительнее прежнего, я не видела Алису Коонен живьем, но думаю, она выглядела, как Алиса: трагическое достоинство, переплавленное в стоическое мужество, перед лицом непоправимого. В комментарии диктора подчеркивалось, что в огне погибла часть бесценного собрания картин выдающегося художника, что возбуждено уголовное дело, что рассматривается несколько версий; о возгорании проводки, поджоге и терроризме и что генеральный прокурор взял дело под свой контроль.

Она и есть террористка, фыркнула Лика, она подожгла.

Лика позвонила из Израиля, увидев сюжет по телевизору. Снимал корреспондент мой приятель, сообщила она, я с ним поговорила, он многим мне обязан, он даст исходники. Это он подозревает, что она подожгла, осведомилась я. Лика хмыкнула: вы как дитя, честное слово, это я подозреваю, помните, как ваш Ленин или кто-то из ваших указывал, кому выгодно, а ведь это она заявила, что у него должен быть такой художественный образ, а не иной и что она наследница образа, вот как наследница и приложила максимум усилий, сама или через посредников, посредники там, как я понимаю, всегда паслись. Прямо-таки древнегреческая трагедия, оценила я, эдакое мародерство от любви. Если это и любовь, то искаженная до неузнаваемости, поставила диагноз Лика и задумчиво продолжила после паузы: хотя я бы не стала ставить ей в вину, что она копит деньги, у таких людей либо бедное голодное детство, либо что-то еще, синдром черного дня, вряд ли они могут что-то с собой поделать. Справедливая Лика была лучше Справедливого Дровосека. Лика, Лика, подхватила я, видите, как вы можете быть великодушны, это не она, уверяю вас, у нее, быть может, дурной характер, а каким ему быть после десятилетий жизни с Окоемовым, великим и ужасным, как в сказках, но ведь сказки складываются из былья, а дурной характер может быть всего-навсего сказочной фигурой речи, просто она сильная, а мы привыкли к слабым, и сильные по контрасту кажутся нам не такими, а значит плохими, это моя вина, Лика, она не поджигательница, она женщина, потерявшая мужа, а все остальное — совпадение.

Это я женщина, потерявшая мужа, а все остальное — совпадение, сказала Лика.

Где ваш такс, Лика, перевела я на другое разговор, который мне невмоготу было длить. Его взяла моя мать, отвечала Лика, мы много лет не разговаривали, она невзлюбила моего мужа, а когда я приехала к ней, так плакала и каялась, что впору было мне ее утешать, а не ей меня, что я и делала.

Мне удалось полюбить ее, сказала я, когда Лика замолчала.

Василису, переспросила Лика.

Василису, подтвердила я, она несчастна больше, чем знает.

Лика положила трубку.

Мой пес внезапно и зверски залаял. Он всегда лает внезапно и зверски. Кто-то чужой ходил по лестничной клетке, пес чувствует присутствие чужого и нервничает. А я нервничаю оттого, что нервничает он. Но, может быть, чужой в данном раскладе ни при чем. Может, псу стало не по себе, оттого что мне не по себе, и он это учуял, а чужой — повод. Так и у людей бывает.

Нет, обратилась я к псу или к себе, это не она, слышишь, не она.

Пес неподвижно застыл у двери, опустив голову, неимоверная тоска таилась в его скульптурной позе.