Жеральд Мессадье - А если это был Он?

— Чего же? — спросил какой-то пятидесятилетний мужчина с небольшим чемоданом на колесиках.

— Божественного света, без которого вы всего лишь кучка праха, движимая ветром легкомыслия.

— Я не легкомысленный, — возразил пятидесятилетний.

— Неужели? Чтобы содержать любовницу, ты экономишь на образовании собственных детей, как же это еще назвать?

Тот, сбитый с толку, криво усмехнулся:

— А вы-то откуда знаете? Вы что, из полиции?

— Нет, я не из полиции.

Несколько зевак, поглядывавших то на оратора, то на пятидесятилетнего, фыркнули при мысли, что полицейского можно заподозрить в употреблении таких слов, как «ветер легкомыслия».

— Он чужую жизнь как по книжке читает, — объявил один из них новым любопытным.

И рассказал, что тут было. Число зевак возросло; теперь их насчитывалось уже больше пятнадцати.

Никто не знал, когда тут появился оратор. Но за каких-то четверть часа он собрал настоящую толпу.

— Если бы ты побольше стремился к божественному свету, а не к своим ничтожным земным удовольствиям, то вспомнил бы, что не латают старые бурдюки новой кожей.

Маленькая толпа прыснула со смеху. Пятидесятилетний выглядел раздосадованным и явно искал повода улизнуть.

— Мне на поезд пора, — сказал он сухо. — Хочешь сказать, что я должен жить как монах?

— Я не знаю, как живут монахи, — ответил оратор, — но, судя по твоим любовным усилиям и их последствиям для твоего здоровья, молодая любовница тебе на самом деле ни к чему. Тебе пора привести дела в порядок и подумать о более достойной кончине. В твои годы ты одинок, но считаешь себя еще молодым, забывая, что удовольствия с собой в могилу не возьмешь.

Он повернулся к остальным, ошарашенным.

— У скольких из вас есть семья? Настоящая семья? Хотя вы же отдаете своих состарившихся родителей в дома престарелых, куда заглядываете раз в месяц, а сами живете в одиночестве на двоих, слыша единственный голос — голос телевизора.

— Верно! — крикнула какая-то женщина.

Пятидесятилетний, потеряв терпение, пробурчал:

«Глупости», потом развернулся и ушел к своему перрону.

— Надо было узнать его имя, — сказал кто-то.

— А я? — спросила молодая женщина, заинтригованная происходящим.

Незнакомец пристально вгляделся в нее.

— Что я могу ответить тебе, женщина? Ты жаждешь любви, но принимаешь за любовь физиологическую активность, которая в лучшем случае длится несколько четвертей часа. Ты хочешь мужчину, который был бы одновременно богом и смертным. И поэтому в твоей жизни неудач больше, чем камней на дороге. Ты просыпаешься в скомканных простынях, но твоя душа скомкана еще больше.

Девица была никакая: ни хорошенькая, ни дурнушка. Несмотря на макияж, она казалась безликой. Нахмурившись, она уставилась на незнакомца воспаленным, встревоженным взглядом.

— Откуда ты все это знаешь? — крикнула она. — Ты что, ясновидец?

Он выдержал ее взгляд.

— Ты продала бы душу дьяволу, думая, что он на нее польстится, — ответил незнакомец спокойно. — Но кладовые дьявола ломятся от таких душ, как твоя.

Толпа, поскольку это уже стало настоящей толпой, засмеялась. Не каждый ведь день получаешь бесплатное развлечение, тем более такое. Похлеще любого реалити-шоу! Этот проповедник, или кто он там еще, — просто умора.

— Ты за гроши продала свою душу прохвостам.

— Каким прохвостам?

Он махнул рукой.

— Тем, что торгуют дурацкими картинками, — ответил он наконец. — Картинками вечной молодости и счастья в баночке.

На сей раз толпа отозвалась взрывом хохота. Вокруг оратора теснилось человек сто.

— И что же мне делать?

К ним приближались полицейские, тяжелым, твердым шагом людей, отвечающих за поддержание порядка.

— Перестать верить, что можно купить свою жизнь.

— Но делать-то что?

— Эй, вы там, расходитесь! — рявкнул один из полицейских.

Оратор смерил его снисходительным и усталым взглядом.

— Жан-Пьер… у тебя ведь ребенок болен муковисцидозом? — бросил он.

Полицейский остолбенел.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Вчера в больнице тебе сказали, что, к несчастью, ему осталось недолго.

Полицейский напрягся.

— Ты что, в больнице работаешь?

Толпа уставилась на обоих.

— Нет, я не работаю в больнице. Подумай о Господе, Жан-Пьер, и твой ребенок выздоровеет. В тот же самый миг, точно тебе говорю.

Воцарилась необычная для вокзала Сен-Лазар тишина, нарушаемая лишь скрипом чемоданных колесиков да гудками, доносившимися с улицы.