Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

– Папа буквально утащил меня с балкона, чтобы оставить тебя наедине с душкой министром, – продолжала Кайнене. – Интересно, если он тебя не заполучит, будет заключать с папой договор или нет?

– Он не сказал, но, думаю, да. Папа ведь даст ему десять процентов.

– Все дают десять процентов, так что дополнительные услуги не помешают. Не у каждого из конкурентов есть красавица дочка. – Слово «красавица» Кайнене произнесла нараспев, приторным голосом. Она листала номер «Лагос лайф», пояс шелкового халата туго стягивал плоскую фигуру. – В положении дурнушки тоже есть преимущества. По крайней мере, не служишь приманкой.

– Я не приманка.

Кайнене молчала, углубившись в статью. Затем подняла взгляд:

– Ричард тоже едет в Нсукку. Получил грант, будет писать там книгу.

– Вот и хорошо. Значит, ты тоже будешь приезжать в Нсукку?

Кайнене пропустила вопрос мимо ушей.

– Ричард в Нсукке никого не знает. Может, познакомишь его со своим любовником-бунтарем?

Оланна улыбнулась. «С любовником-бунтарем». Чего только не ляпнет Кайнене.

– Ладно.

Оланне не нравился никто из молодых людей, с которыми встречалась Кайнене, не по душе были ей и романы сестры с белыми в Англии. Их плохо скрываемое высокомерие, фальшь в речах выводили из себя. Но когда Кайнене привела на ужин Ричарда Черчилля, Оланна не испытала к нему неприязни. Может быть потому, что в нем не было ни тени обычного английского самомнения – мы, мол, знаем вас, африканцев, лучше, чем вы сами себя. Напротив, его отличала очаровательная скромность, почти застенчивость. Или она прониклась симпатией к Ричарду в пику родителям? Ричард не произвел на них впечатления – у него не оказалось полезных знакомств.

– Ричарду наверняка будет интересно у Оденигбо. По вечерам там что-то вроде политического клуба. Первое время Оденигбо приглашал одних африканцев – в университете и так засилье иностранцев, и он хотел дать африканцам возможность пообщаться друг с другом. Вначале каждый приносил что-то с собой, а теперь все скидываются, каждую неделю он покупает выпивку, все собираются у него и… – Оланна осеклась. Кайнене смотрела на нее жестко, будто сестра, нарушив их негласное правило, принялась болтать о пустяках.

Кайнене направилась к двери, спросив на ходу:

– Когда ты едешь в Кано?

– Завтра. – Оланне так хотелось, чтобы Кайнене осталась, чтобы села на кровать, обняв подушку, и они болтали и смеялись, как раньше!

– Счастливого пути. Привет тете, дяде и Аризе.

– Передам, – сказала Оланна, но за Кайнене уже закрылась дверь.

Оланна прислушалась к шагам сестры по ковру в коридоре. Только сейчас, когда они вернулись из Англии и снова жили под одной крышей, Оланна осознала, как мало осталось у них общего. Кайнене была замкнутым ребенком, потом угрюмым, подчас язвительным подростком; она не старалась угодить родителям, и Оланне приходилось отдуваться за двоих. И все же они были близки, несмотря ни на что. Их связывала дружба. Когда все переменилось? Ничего страшного между ними не произошло – ни крупной ссоры, ни серьезного недоразумения, – они просто отдалились друг от друга, и сейчас именно Кайнене упорно держалась на расстоянии, не позволяя вернуть былую близость.

Оланна решила не лететь в Кано самолетом. Ей нравилось сидеть у окна поезда и смотреть, как проносятся мимо густые леса, тянутся равнины, бредут стада, а следом идут погонщики в расстегнутых рубахах. Добравшись до Кано, Оланна в который раз изумилась, до чего не похож он на Лагос, на Нсукку, на ее родной Умунначи, какие же все-таки разные Север и Юг. Здесь под ногами раскаленный серый песок, а дома, на Юге, – комковатая рыжая земля; деревья здесь ухоженные, не то что буйная зелень Умунначи. Здесь всюду, куда хватает глаз, простирается плоская равнина, сливаясь на горизонте с серебристо-белесым небом.

От вокзала Оланна взяла такси, попросила водителя остановить у рынка и подождать, а сама побежала проведать дядю Мбези.

Она пробиралась вдоль узких рядов, вокруг сновали мальчишки с тяжелыми тюками на головах, торговались женщины, орали разносчики. Из музыкального ларька несся хайлайф; Оланна, чуть замедлив шаг, подпела Бобби Бенсону и заспешила к дядиной палатке, где полки были уставлены ведрами и прочей домашней утварью.

– Омалича! – воскликнул дядя Мбези, увидев ее. «Красавица» – так называл он и Оланну, и ее мать. – Я о тебе вспоминал. Чувствовал, что ты скоро к нам пожалуешь.

– Здравствуй, дядя!