Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна

— Финн, названия этих аккордов… — начала она.

— А что названия? — поинтересовался я.

— Тоника не может быть мистером Богом, потому что тогда мы бы не могли ее по-разному называть. Тогда все тоники назывались бы по-одинаковому, — сказала она.

— Ты, наверное, права. А что тогда тоника?

— Это я, или ты, или Али. Финн, это же кто угодно. Вот откуда берутся всякие разные названия. Вот откуда разные церкви. Вот про что это все!

Похоже на правду, да? Мы все играем один и тот же аккорд, только, кажется, не замечаем этого. Вы свой называете до-мажором, а я — ля-минором, хотя это одни те же ноты. Я считаю себя христианином, а вы — кем? Наверное, мистер Бог должен быть настоящим докой в музыке, раз знает все названия наших аккордов. И, наверное, ему по большому счету все равно, как вы называете свой аккорд, пока он звучит.

Возможно, именно из-за того, что мы встретились ночью, ночь всегда была для нас временем чудес. Возможно, причиной тому были сюрпризы, которыми так богато темное время суток.

Невообразимое множество картин и звуков дня ночью сокращалось до вполне приемлемых количеств. Ночью они становились отдельными и независимыми, переставали смешиваться со всем остальным; кроме того, ночью происходило то, что вряд ли могло произойти днем. Ночью можно поговорить, скажем, с фонарным столбом; попытайтесь сделать это днем, и вас тут же увезут в уютную комнату с мягкими стенами.

— Солнце — это хорошо, — говорила Анна, — но оно так сильно светит, что очень далеко смотреть не получается.

Я согласился, что иногда солнце способно даже ослепить, но это было вовсе не то, что она имела в виду.

— Твоя душа не идет очень далеко при дневном свете, потому что она останавливается там, докуда ты можешь видеть.

— Какой во всем этом смысл? — не понял я.

— Ночью лучше, — пояснила она. — Ночью твоя душа вытягивается до самых звезд. А это ведь очень далеко. Ночью не надо останавливаться. Это как с ушами. Днем так шумно, что ничего не слышно. А ночью — слышно. Ночь тебя вытягивает.

С этим я спорить не собирался. Ночь была таким специальным временем для вытягивания… или оттягивания. Вот мы и оттягивались.

Ма никогда не возражала против наших ночных прогулок. Она прекрасно понимала, что вытягивание — это очень важно, и сама когда-то была мастером по этой части. Будь у нее хоть полшанса, она бы задвинула все и отправилась с нами.

— Хорошо вам провести время, — говорила она. — Не теряйтесь слишком сильно.

Она имела в виду не на улицах Лондона, а там — вверху, среди звезд. Что такое затеряться среди звезд, маме объяснять было не надо. Она знала, что «потеряться» и «найтись» были просто двумя сторонами одной медали. Невозможно было сделать одно без другого.

Наша мама была чем-то вроде гения. И уж, конечно, другой такой отродясь не было.

«Почему вы не идете на улицу? — бывалоча говорила она. — Там же льет как из ведра!» Или: «Там же такой ветер!»

Какие бы фортели ни выкидывала погода, Ма говорила, чтобы мы шли на улицу — просто прикола ради, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Там, на улице, распахивались окна и другие мамы на весь квартал выкликали своих Фредов и Берти, Бетти и Сэйди, чтобы те «немедленно шли домой, а то промокнут до костей, вон какой ливень». В грозу или в бурю, в дождь и в снег, днем и ночью нас поощряли «пойти и попробовать самим». Ма никогда даже не пыталась защищать нас от божьих деяний, как она их называла. Вместо этого она защищала нас от нас же самих. К тому времени, как мы возвращались домой, на плите уже булькал огромный котел с горячей водой. Она грела нам воду годами, пока не убедилась в том, что у нас уже вполне хватит мозгов начать делать это самим, и только тогда перестала.

Дети, приходящие домой под утро, для мамы были чем-то само собой разумеющимся.

Большинство «ночников», или сов, были совершенно замечательными людьми. Большинство сов обожали поболтать. Тех, кто считал нас сумасшедшими или просто идиотами, было меньшинство. Были и такие, кто, не колеблясь, сообщал мне, что они обо мне думают. «Ты, кажется, рехнулся, что таскаешь с собой ребенка в такое время». «Тебе сейчас нужно быть дома и в постели; по ночам шарятся только ради каких-нибудь пакостей». Такие люди полагали, что темное время суток предназначено в основном для пакостей, для грязных делишек, для того, чтобы «гоняться за неприятностями». Все богобоязненные люди по ночам отправляются в постель. Ночи были для гадких типов, для «чудовищ, что рыщут в ночи» и, разумеется, для Старого Ника. Возможно, нам крупно повезло, но за все время наших ночных вояжей по улицам Лондона мы ни разу не встретили ни «гадкого типа», ни «чудища», ни даже Старого Ника, а только милых и приятных людей. Сначала мы еще пытались объяснять, что мы просто хотели прогуляться, что нам это дело нравится, но это только укрепляло собеседников в мысли о том, что мы окончательно рехнулись, так что мы забили на все оправдания и просто отправлялись по своим делам.