Андрей Рубанов - Йод

– Спасибо, – произнес Михаил Николаевич. – Значит, насчет политики вы с Даниловым не говорили?

– Нет. Мы говорили о путешествиях. Он сказал, что объездил всю страну. От Байкала до Кенигсберга.

– Ты имеешь в виду Калининград?

– Это он имел в виду Калининград. Говорю вам, он никакой не революционер, это все ошибка.

– Поясни.

– Недавно он при мне палец порезал. И тут же в обморок упал. Сказал, что не выносит вида крови. Он безобидный парнишка, тихий, интеллигентный, какой из него подпольщик?

– Одно другому не мешает, – хмыкнул жандарм. – Это первое. И второе: он же мог, так сказать, инсценировать! И обморок, и прочее! С целью ввести в заблуждение. И еще третье: ты все это придумал, потому что сам такой же.

– Я не такой.

– Тогда зачем, – хозяин кабинета оторвал взгляд от экрана и внимательно посмотрел в мой левый глаз, – ты его выгораживаешь?

– Я не выгораживаю. А сообщаю свое мнение.

– Сообщишь, когда я попрошу, – строго сказал Михаил Николаевич, и мне показалось, что он подавил зевок. – Ты многого не знаешь. Появляются антиправительственные организации нового типа. Действуют тихо. Безо всяких митингов, без драк с ОМОНом. Даже в Интернете себя не афишируют. Конспирация на высшем уровне. Все молча, бесшумно. Только учти – я тебе этого не говорил. И про «Черную роту» тоже не говорил.

– Впервые слышу про «Черную роту».

– Вот и хорошо.

– А этот Данилов – он там типа командира? В «роте»?

– Ты дурак, что ли? – сурово пробормотал Михаил Николаевич. – Какой он командир, ему двадцать шесть лет. Пешка, исполнитель. 11

– Я в двадцать шесть лет миллион долларов в руках держал.

Мой собеседник пожал плечами. Наверное, он держал в руках и бо´льшие суммы. Все-таки сотрудник ФСБ.

Вдруг я сообразил, что своими разглагольствованиями подкидываю жандарму пищу для размышлений, а значит, сливаю парня. Влада, сына хиппи. И решил заткнуться. Впрочем, дальше беседа пошла строго по существу: как долго мальчишка работал, чем занимался, круг общения. С меня была взята клятва представить характеристику на грузчика Данилова в свободной форме. Стандартную справку с места работы. Понемногу Михаил Николаевич стал посматривать на часы, никаких хитрых вопросов я не услышал и вскоре подписал готовый протокол, а также получил пропуск на выход.

– Стой, – сказал слуга системы, когда я уже отодвигал задом стул.

Вот оно, подумал я, крупно вздрагивая. Сейчас начнется главное.

– А что такое эта, как ее... – Михаил Николаевич пощекотал пальцами воздух, – финишная балансировка?

– Долго рассказывать. Если вы не ездите быстрее двухсот, она вам не нужна.

– А ты ездишь быстрее двухсот?

– Раньше ездил.

– А сейчас?

– А сейчас вообще не езжу.

– Почему?

– Некуда.

– В смысле?

– Пешком нормально успеваю.

– Понятно.

– Кстати, на вашем месте я бы только и делал, что гонял под двести.

Михаил Николаевич не понял и удивился:

– Это еще почему?

– С вашей ксивой все можно.

Жандарм посуровел:

– Иди давай. Лишнего болтаешь. Мы что, опричники? Нас знаешь как ебут? Беспредельно. Во все дыхательные и пихательные. Каждый день по два раза. А теперь – шагом марш отсюда.

Я щелкнул каблуками и повиновался.

Машина стояла в ста метрах отсюда. Возле местного супермаркета. Я не настолько легкомыслен, чтобы подъезжать на хорошей машине под окна ФСБ. Особенно в маленьком городе, где у тебя непременно внимательно рассмотрят каждую гайку на колесе. Социальная маскировка – важная штука. Скромнее надо быть.

Конечно, я не поехал в Москву со скоростью двести километров в час. Даже ста километров не развил. Я был слишком удивлен. Для начала позвонил Славе Кпсс, назначил встречу, потом набрал номер Миронова.

– Он два дня как уволился, – сказал Миронов. – Я думал, ты знаешь. А что с ним такое?

– Потом поговорим, – ответил я. – Ничего страшного. Но надо увидеться. Жди меня в офисе.

– Понял, шеф, – ответил Миронов весело.

Вот гад, подумал я.

Революция как таковая меня не волновала. Как минимум одну – настоящую – я наблюдал лично. Намотанных на танковые гусеницы людей не видел, врать не буду, но толпы, флаги, водку, всеобщую эйфорию, пустые улицы, разбитые витрины, страх обывателей, запах соляра и тлеющих тряпок, и черно-белых маленьких лебедей, и бесславный конец ГКЧП, и выходящего из самолета Горбачева – сутулого, завернутого в одеяло – по11 мню, да.

Однажды в «Матросской Тишине» я угодил в карцер, на пятнадцать суток, и, когда меня подняли обратно «домой», то есть в камеру, я вошел в дверь наподобие Михаила Сергеевича Горбачева: с виноватой полуулыбкой, глаза в пол. Тогда мой товарищ Слава Кпсс грубо отругал меня.