Жозе Сарамаго - Каменный плот

С учетом важности сведений, поведанных Жоаной Кардой, решили, что ей будет неблагоразумно останавливаться в том же отеле, на крыше коего все ещё были разложены сети, ожидавшие — хоть и напрасно, как мы с вами знаем возвращения скворцов. Мудрое было решение, и благодаря ему удалось избежать того, чтобы женщина, столь блестяще владеющая рапирой метафизики, попала в одну западню с тремя подозреваемыми, если не обвиняемыми субъектами. Выражаясь не столь витиевато и заумно, скажем, что поселилась Жоана Карда в отеле «Боржес», в самом средоточии квартала Шиадо, поселилась там вместе со своим чемоданом и палкой, которая, к прискорбию, была именно палкой, а не телескопическим штативом, не складывалась и в чемодан не влезала, а потому и вызывала не только недоуменные взгляды прохожих на улице и портье в гостинице, но и шуточки, призванные скрыть удивление и пропускаемые обладательницей этой палки — не костыля, не посоха, не трости — мимо ушей. В конце концов, нет такого декрета, чтоб нельзя было постоялице внести в свой номер хоть дубовую палицу, а уж тем более — эту тонкую палку длиной не более полутора метров, легко помещавшуюся в кабине лифта — а приткнешь её в уголок, она будет вовсе незаметна. Беседа Жозе Анайсо с Жоаной Карда продолжалась, виясь и ветвясь, даже и после захода солнца, и на каждом её витке приходили собеседники к выводу о том, что во всех этих происшествиях естественного было мало, и происходило нечто подобное тому, как если бы место естественности прежней и привычной заняла некая новая естественность, пришла без судорог и перебоев, не меняя цветов действительности, что нимало не облегчает её постижения. Впрочем, так нам и надо: сами виноваты, слишком привержены к драматическим эффекты, встаем на котурны и делаем театральные жесты: вот, скажем, дивит и изумляет нас таинство деторождения, когда исходящее в стонах и криках тело, лопнув наподобие перезревшей инжирины, выпускает на свет божий другое тело, — это истинное чудо, спору нет, но ведь не меньшее чудо и извержение раскаленного семени, и его гибельный марафон, завершающийся медленным самосозиданием нового бытия, причем собственными силами, хоть, конечно, и не без посторонней помощи, и чтобы далеко не ходить за примером, сообщим, что пишущий эти строки сам неисцелимо невежественен насчет того, что и как с ним было и происходило тогда, как, впрочем, не вполне внятно ему и творящееся сейчас. И Жоана Карда сказать может не больше того, что знает, а знает она лишь это: Лежала на земле палка, я подобрала её и провела по земле черту, может, из-за этого все и началось, мне ли о том судить, нужно пойти и своими глазами взглянуть. Так судили они и рядили, и расстались лишь в сумерках — она отправилась вверх, в отель «Боржес», он — вниз, в «Брагансу», испытывая при этом сильнейшие угрызения совести: как же так, духу не хватило разузнать, что сталось с моими друзьями, тварь я неблагодарная, стоило лишь появиться этой женщине, и я на целый день заслушался её россказней. Пойти нужно, взглянуть своими глазами, повторила Жоана Карда, поменяв для пущей убедительности порядок слов, ибо во многих случаях сказать то же да не так же есть наилучшее и единственное решение. У входа в гостиницу Жозе Анайсо поднимает глаза к небу, но от скворцов ни пушинки, ни перышка, а крылатая тень, мелькнувшая над головой стремительно и плавно, как потаенная ласка, это летучая мышь, что отправилась промышлять комаров и жучков. Уже вспыхнул электричеством стеклянный шар в руке у рыцаря на площадке, который словно говорит постояльцу «Добро пожаловать», но тот не удостаивает его и взглядом: Славная ночка мне предстоит, если Педро Орсе и Жоакин Сасса не вернулись.

Но они вернулись. Они ждут, сидя в тех же креслах, где несколько часов назад сидели Жозе Анайсо и Жоана Карда, и толкуйте после этого, что не верите в совпадения — это они чаще всего встречаются в мире, если вообще не сами определяют его логику. Снова медлит на пороге Жозе Анайсо, надеясь, что все повторится, однако ничего на этот раз не происходит, пол остается незыблем, четыре шага расстояния — четырьмя шагами, а вовсе не межзвездными пространствами, и ноги движутся сами по себе, и уста произносят то, чего и ждут от них: Ты искал нас? — спрашивает Жоакин Сасса, и на такой простой вопрос Жозе Анайсо не в силах ответить так же просто: Да или Нет, ибо то и другое будет разом и правдой, и ложью, объяснения же слишком затянутся, и потому он задает собственный вопрос, столь же естественный и законный: Где вас черти носили столько времени? Он видит, какой усталый вид у Педро Орсе — неудивительно, годы, что ни говори, свое берут, но даже молодой, полный сил человек измочаленным вышел бы из рук всех этих ученых, исследовавших его и изучавших, бравших бесконечные анализы, просвечивавших рентгеном, стукавших по коленке молоточком, залезавших в уши, светивших в зрачки, снимавших энцефалограммы, конечно, после такого веки будут точно свинцом налиты. Тянет прилечь, говорит он, ваши португальские доктора доконали меня. Пожалуй, он отдохнет у себя в номере, а к ужину спустится, скушает куриного бульону с рисом и куриную же грудку, не потому что аппетит разыгрался, а потому что кажется, что весь желудок забит этой белой дрянью, которую дают пить перед рентгеном. Тебе ж не делали рентген, замечает на это Жоакин Сасса. Нет, не делали, но ощущение такое, будто бария наглотался, со слабой томной улыбкой, поникнув головой, будто увядающая роза, отвечает Педро Орсе. Ну, что же, иди к себе, отдыхай, говорит Жозе Анайсо, а мы с Жоакином поужинаем здесь где-нибудь, потолкуем, а потом поднимемся, постучим к тебе. Нет, стучать не надо, я буду спать, спать часов десять кряду, это единственное, чего мне хочется, и он удаляется, еле волоча ноги. Бедняга, во что только мы его втравили, говорит Жозе Анайсо. Меня тоже терзали анализами и вопросами, но, конечно, никакого сравнения с тем, чему подвергли его.