Жозе Сарамаго - Каменный плот

Наш мир, как мы неустанно повторяем, это комедия ошибок. Лишним доказательством этому служит имя «орсейский человек», которое дали черепу, отрытому даже не в Орсе, а по соседству — в Вента-Мисене, название которого отлично звучало бы в палеонтологических трудах, если бы не первая его часть — «вента», [17] Вента (venta) — постоялый двор, харчевня (исп.) со всей непреложностью указывавшая на то, каким прозаическим и низменным делом добывали себе пропитание его жители. Что за странная судьба у слов: не будь Мисена именем женщины — ну, не мужчины же! — чем-нибудь прославившейся наподобие той знаменитой галисийки, в честь которой в Португалии назван городок Голеган, можно было бы подумать, что, спасаясь от безумия Атридов, [18] Сыновья микенского царя Атрея Агамемнон и Менелай именно сюда, в эти отдаленнейшие пределы, добежали микенские греки и основали здесь поселение, желая хоть названием его впоследствии и в соответствии с законами языка изменившем звучание воссоздать оставленное отечество, здесь, в самом средоточии ада — куда там городку Серберу! — дальше которого мы уж не поплывем. Верится с трудом.

В этом краю устроил себе дьявол первое свое обиталище, это его копыта прокалили и до седого пепла выжгли землю меж горами, которые, содрогнувшись тогда от ужаса, так и замерли по сию пору. Это — пустыня, бесповоротная и окончательная, здесь сам Христос навеки поборол бы любые искушения, если бы уж до этого не узнал все уловки дьявола, как, по крайней мере, уверяет нас евангельский текст. Жоакин Сасса и Жозе Анайсо оглядывают — что же они оглядывают? пейзаж? — ничего себе пейзаж, это кроткое слово принадлежит другим мирам, иным наречиям, а то, что здесь предстает взору, пейзажем никак нельзя назвать, скорей уж — адская область, да и то нехорошо будет, ибо и в этом гиблом месте встретим мы, без сомнения, людей и скотов, этих людей сопровождающих до той поры, пока первым не придется убить вторых, чтобы выжить в этой каменистой пустыне, на землях, столь обильно политых кровью мавров и христиан — это тоже было во тьме времен, и что пользы толковать о тех, кто умер здесь давным-давно, если сама земля мертва и в самой себе похоронена.

Здесь, в Орсе, наши путники нашли наконец кого искали — Педро Орсе, аптекаря по роду деятельности, оказавшегося старше, чем они себе его воображали, если воображали, но все же не таким древним, как его предок-миллионер — да-да, именно миллионер, отчего бы не употребить понятие, применяемое прежде всего к деньгам, и по отношению ко времени, приняв, однако, в расчет, что ни за какое количество одного не купить другого, и это другое сильно понижает ценность первого. Педро Орсе не светился на телеэкране, и потому мы не знали, что ему — сильно за шестьдесят, что он сухопарый, остролицый и совсем почти седой, хотя, если бы в силу врожденного хорошего вкуса не презирал так глубоко всяческие ухищрения и вообще искусственность, мог бы запросто, благо достаточно был сведущ в химии, сотворить в тиши своей лаборатории тайное средство сделаться иссиня-черным или золотисто-русым. Жоакин Сасса и Жозе Анайсо, ступив за порог, застают его за изготовлением облаточек из растолченного в порошок хинина — эта архаическая фармакопея, отвергая современные промышленные методы, сохраняет, благодаря мудрому инстинкту, свой психологический эффект — чем трудней глотать снадобье, тем скорее окажет оно свое поистине волшебное действие. В Орсе, а его никак не минуешь по пути в Вента-Мисену, в которой некогда жизнь била ключом — полчища археологов, всякие там раскопки и находки — ныне приезжие редки, а где теперь находится череп самого отдаленного из наших предков, сказать затрудняемся, наверно, в музее лежит, под стеклом и с табличкой, а те, что случаются, спрашивают аспирин, чего-нибудь от запора или, наоборот, чтобы поспособствовало пищеварению, местные же предпочитают, должно быть, умирать от первой хворобы, так что аптекарю в здешних местах не разбогатеть. Педро Орсе, с ловкостью фокусника завершив изготовление очередной партии облаток, то есть увлажнив верхнюю часть массы, заложив её между двумя латунными дырчатыми пластинками, надавив и получив двенадцать лепешечек хинина, обернулся к посетителям, чтобы узнать, что им угодно. Видите ли, мы португальцы, сказал один из вошедших, хотя заявление это было совершенно излишним: стоило ему открыть рот, как сразу стало ясно, кто они такие, но, впрочем, нам, людям, свойственно сперва заявлять, кто мы, а затем уж сообщать, зачем пожаловали, особенно в таких вот важнейших случаях, когда пришлось проехать многие сотни километров, лишь чтобы спросить — ну, пусть и не с такой драматической торжественностью: Педро Орсе, поклянись честью своей и лобной костью пращура, отрытой неподалеку, что чувствовал колебания почвы, когда все севильские и гранадские сейсмографы вычерчивали прямейшую из прямых, горизонтальнейшую из горизонталей, и Педро Орсе, подняв руку, отвечает просто, как свойственно праведникам и правдолюбцам: Клянусь. И хотели бы поговорить с вами с глазу на глаз, добавил Жоакин Сасса, установив свою и товарища своего национальную принадлежность, и тотчас, с ходу, благо аптека пуста, пустился выкладывать все, что происходило с ними — доложил и про камень, и про скворцов, и как перебрались через границу, и хотя насчет камня доказательств представить не смог, а вот что касается скворцов, так довольно чуть приоткрыть дверь да высунуться, одним глазком взглянуть, чтобы увидеть над площадью неизбежное крылатое воинство, и все обитатели городка задрали голову к небесам, дивясь небывалому зрелищу, но вот стая исчезла, переместилась на зубцы арабского Замка Семи Башен. Нет, здесь говорить неудобно, сказал Педро Орсе, садитесь в машину и выезжайте из города. Куда? Поезжайте сначала все прямо и прямо, по направлению к Марии, через три километра от окраины будет мостик, за ним — олива, там меня ждите, я скоро, и Жоакину Сассе испытал некое «дежавю» — не он ли сам два дня назад, только на рассвете так же выбирался из города, чтобы на окраине подождать Жозе Анайсо.