Жозе Сарамаго - Каменный плот

Лошади притомились, а дорога все в гору да в гору. Жозе Анайсо и Жоакин Сасса с максимальным тактом и осторожностью — чтобы, не дай Бог, не решил старик, что ими движут какие-то иные соображения — приступают к Педро Орсе с вопросом: не хочет ли удовольствоваться тем видом Пиренеев, что уже предстал его взору, или же надо лезть выше и дальше, а Педро Орсе отвечает, что его влечет и прельщает не столько такая-то высота над уровнем моря, сколько сам край света, хоть он и понимает, что с края света откроется ему всего лишь все то же море. И потому, говорит он, мы движемся не по направлению к Доностии — что за радость оказаться на клочке песчаной суши, к которой слева и справа подступает вода. Но до той точки, откуда ты хочешь увидеть море, лошади, боюсь, не дотянут, замечает Жозе Анайсо. Но нам вовсе не обязательно забираться на две или три тысячи метров, если даже на такой высоте есть дорога, но все же, все же хотелось бы подняться ещё немного, а там видно будет. Развернули карту, и Жоакин Сасса сказал: Судя по всему, мы где-то здесь, и палец его, проползя между Наваскуэсом и Бургуйем, двинулся в сторону границы. Вот тут, пожалуй, не слишком высоко, дорога идет вдоль реки Эски, потом — вбок и вверх, вот тут нам тяжко придется, тут высота вершины больше тысячи семисот метров. Была, поправил его Жозе Анайсо. Ну, разумеется, была, согласился Жоакин Сасса, надо бы попросить у Марии Гуавайры ножницы да разрезать карту по линии границы. Пройдем по этой дороге сколько сможем, а если лошадям будет не под силу, повернем назад, сказал Педро Орсе.

Это заняло у них двое суток. Ночью они слышали волчий вой, и им делалось жутко. Только теперь поняли они, жители равнин, какой опасности подвергаются — волки могут напасть на лагерь, начнут с лошадей, а кончат людьми, у людей же даже дробовика нет и отбиться нечем. Это из-за меня вы так рискуете, сказал Педро Орсе, надо возвращаться, но Мария Гуавайра ответила: Пойдем вперед, пес нас защитит. Пес в одиночку не может справится с целой стаей, возразил Жоакин Сасса. Этот — может, был ответ Марии Гуавайры, и, каким бы странным ни казался он людям, разбирающимся в данном вопросе лучше автора этих строк, дальнейшие события подтвердили её правоту. Когда на вторую ночью волки, осмелев, подошли совсем близко, и кони заржали в испуге, стали рваться с привязи, а мужчины и женщины не знали, где найти убежище, одна только Мария Гуавайра, хоть её самое била крупная дрожь, продолжала повторять: Они не сунутся, они не сунутся, и люди ночь напролет без сна просидели у ярко горящего костра, а стоящий в пятне света пес словно вырос втрое и в пляшущих языках пламени почудилось, будто у него не одна голова, а несколько — и все с ощеренными пастями, с вываленными языками, с оскаленными клыками — обман зрения, ясное дело, игра теней — и тело стало вдруг неимоверной величины, волки же в самом деле дальше не прошли, хоть и продолжали выть, но теперь уже от страха — от волчьего своего страха.

А дорога оказалась перерезана — в самом буквальном смысле перерезана. Слева и справа, горы и долины вдруг оборвались гладким, как по ниточке стесанным, будто бритвой отсеченным обрывом. Оставив тарантас под охраной пса, путники боязливо и осторожно двинулись дальше пешком. Метрах в ста от разреза стояла будочка — таможенный пост. Вошли. На столах ещё стояли две пишущих машинки с заправленной бумагой — бланками таможенных деклараций — и было даже напечатано несколько слов. В открытое окно врывался холодный ветер, ворошил груду бумаг на полу. Валялись птичьи перья. Конец света, молвила Жоана Карда. Пойдем поглядим, как он кончается, сказал Педро Орсе. Вышли. Опасливо глядя под ноги, выбирая, куда ступить, ибо Жозе Анайсо очень вовремя вспомнил, что появление трещин грозит новыми разломами и сдвигами — побрели дальше, но дорога была ровной и гладкой, если не считать обычных рытвин и выбоин. Когда до пропасти оставалось метров десять, Жоакин Сасса сказал: Пожалуй, лучше будет стать на четвереньки, а то как бы голова не закружилась. Опираясь на локти и колени, проделали ещё несколько шагов, припали к земле и поползли, ощущая, как колотится сердце от страха и напряжения, обливаясь потом, несмотря на пронизывающий холод, про себя, то есть не вслух, гадая про себя, хватит ли смелости добраться до самого края, заглянуть в бездну, однако никому не хотелось сплоховать и спасовать, и вот, как бывает во сне, с умопомрачительной тысячевосьмисотметровой высоты совершенно отвесного пика увидели далеко внизу искрящееся море и крохотные волны, отороченные белой каемкой пены — океанские валы, бившие о подножье горы так рьяно, словно хотели повалить её. Переиначив слова Жоаны Карды, в страдальческом ликовании, в восторге вскричал Педро Орсе: Это — край света! — и все подхватили эти слова, принялись повторять их, а неизвестно чей голос произнес: Господи Боже, счастье-то существует, и, быть может, большего и не бывает — море, свет, головокружение.