Игорь Ушаков - Семейная сага

Когда мы очнулись, Павлик смотрел на меня какими-то безумными глазами, повторяя: "Что же теперь будет? Что же теперь будет?" Я пришла в себя и поняла, что все зашло так далеко, что обратного пути у меня нет. Я сказала Павлу, чтобы он успокоился, что значит это рок такой у нас с ним, что да, это не хорошо, но от себя не убежишь, что я его тоже люблю. Надо пока подождать, а потом, может быть, станет яснее, что нам делать. Но теперь у нас с ним общая тайна, он не должен показывать вида, что между нами что-то такое особенное было. Он молча кивал головой с отрешенным видом.

Когда он уехал, я сидела в задумчивости, пока Сережа спал. Эх, Катька, Катька, дурья башка! Ну, почему у тебя все, не как у людей? Загнала себя в какой-то безвыходный тупик: спишь с двумя братьями!..

Ну, а что сделаешь? Сердцу не прикажешь!.. Хотя не начни я этих "уроков целования", глядишь и было бы все путём! Вот и побаловалась невинной игрой!

А может, все это неизбежно? Ведь жизнь-то одна, другой не будет! Ну, а хочу ли я этого серого и беспросветного существования с хорошим, но нелюбимым человеком?

И понимаю я умом, что Павел и мизинца Мишиного не стоит, но люб он мне. И пусть он не блещет, как Михаил, пусть не пишет стихов, что из этого? Я же хочу быть не женой поэта, а просто женой, бабой, которую ждут в постели, которую целуют до одури! А если и Павел любит меня, значит так тому и быть. Вот надо Сережу взрастить, а потом видно будет.

Павел. 1934, 2 июня

Сегодня свершилось то, чего я и хотел, и одновременно

боялся. Катя мне отдалась… Как и во время всей этой ее

"поцелуйной школы", она опять сделала со мной то, на что я никогда бы и не решился.

Сначала я аж обомлел, когда увидел, как она кормит грудью Сережку. Когда мы целовались, она учила меня, как

нужно ласкать грудь, чтобы девушке это понравилось. Но сегодня я увидел то, что не видел никогда, хотя и ощущал через платье.

Я уж было собрался сказать, что хочу через месяц, после выпускных экзаменов съехать с нашей квартиры, которую Михаил снимает, и начать жить самостоятельно, но не успел. Почему-то я разрыдался. Катя стала меня утешать, а потом все происходило, как в бреду…

Когда я очнулся, меня обуяла паника: что я наделал? Что мы наделали с Катей? Как дальше жить? Я понял, что я люблю ее, но не могу предавать Михаила. Катя, будто читая мои мысли, стала очень спокойно и трезво мне говорить, что против судьбы не попрешь и что было, то было. Что мы теперь повязаны одним общим тайным грехом. И еще она сказала, что если мы любим друг друга, тогда то, что произошло — совсем не грех. Что нужно выждать какое-то время, а там как-нибудь все и образуется. А пока, мол, молчок!

Что же делать? Смогу ли я смотреть в глаза Михаилу? А впрочем, я-то здесь при чем? Это же все Катя понатворила!.. Хотя нет, я же достаточно взрослый человек, не дитя несмышленое, своя голова на плечах…

Но Катерина права: всем будет лучше, если это сохранится в тайне. Что толку в том, что я покаюсь Михаилу? Он меня не простит. А ведь я ему стольким обязан! Он помогал нам с мамой, он привез меня в свою семью, а я, как свинья последняя, польстился на его жену. Да пусть Катерина тысячу раз неправа, но я-то каков?..

А теперь мы, как соучастники преступления, одной веревочкой повиты. Придется делать так, как Катя велит. Она умнее, она опытнее.

Михаил. 1937, 20 июня

Сегодня мне позвонила в фотолабораторию, где я все

еще подрабатываю, Лиля Савицкая, жена Валерия, моего друга по военной академии. После первого же курса по спецнабору его взяли на работу в НКВД. Помню, что он

очень этим гордился и рассказывал, какая у него интересная и увлекательная работа: "Представляешь, Мишка, работаю, если и не Шерлоком Холмсом, то уж не менее, чем Ватсоном!"

Лиля, плача в трубку, сказала, что Валерий в очень тяжелом состоянии психической депрессии, и она просит меня придти к ним. Я не раздумывая поехал вечером к ним, уйдя даже с последних лекций.

Застал я Валеру, отходящим от тяжелой попойки. Глаза его были красные и опухшие, как от слез. В комнате висел густой запах водки или самогонки. Валера лежал на диване, а Лиля суетилась вокруг него, отпаивая его огуречным рассолом да крепким чаем.

Он очень обрадовался моему приходу. Я сел на краешек дивана, он взял мою руку и заговорил со мной. То и дело Лиля вставляла свои реплики.

— Миша, дружище, как здорово, что ты пришел! А я вот, видишь, чуть живой, ха-ха!

— Какое там "ха-ха"! — всхлипывала Лиля. — Пришел опять домой к обеду сам не свой, достал пол-литра "сучка", налил в тарелку, покрошил ржаного хлеба и ел ложкой будто тюрю, молча…