Питер Мейл - Прованс навсегда

Для оценки стоимости находки мы заглянули в финансовый раздел «Le Provençal». В стране, где народ по привычке держит сбережения в золоте под матрасом, пресса не может не откликнуться соответствующим образом. И нашли информацию между килограммовым самородком и мексиканской монетой в пятьдесят песо. Наполеондор весил в наши времена триста девяносто шесть франков, а то и больше, в зависимости от сохранности.

Никогда мотыга в руках моих не взлетала с таким азартом. Этот азарт и привлек внимание Фостена. Он задержался на пути к винограднику, где со дня на день, по его твердому убеждению, ожидалась очередная напасть в виде какой-то зловредной плесени. Фостен справился, чем это я занимаюсь. Я, соответственно истине, ответил, что сажаю розы.

— Ah bon? Большие розы, как я понимаю, раз такая под них яма. Розовые деревья, должно быть. Чего только там в Англии не придумают. Тяжелые времена для роз. Черная ржа.

Он скорбно покачал головой, готовый поделиться со мной своим пессимизмом. Фостен на короткой ноге со всеми социальными бедами и природными катаклизмами и не жалеет усилий, чтобы просветить недоумков, надеющихся на лучшее. Чтобы его подбодрить, я рассказал ему о золотых Наполеонах.

Он присел на корточки возле моей траншеи, сдвинул на затылок запятнанную антиплесневым средством кепку, сосредоточился.

— Обычно, — изрек он, — если нашлись два наполеондора, надо искать и другие. Но это не лучшее место их прятать. — Он махнул своей широкой загорелой пятерней в сторону дома. — Колодец гораздо лучше. Камин, дымовая труба…

Я возразил, что монеты, может быть, прятали в спешке. Фостен снова покачал головой, и я понял, что понятие «спешка» он не воспринимает как таковое, а тем более когда речь идет о мешке золота.

— Крестьянину торопиться некуда. Особенно с наполеондорами. Эти здесь он обронил случайно, по неряшливости, а не наспех.

Я отметил, что случайность эта для меня счастливая, и удрученный мыслью о счастливой случайности Фостен отправился искать закономерное предзнаменование катастрофы в своем винограднике.

День проходил за днем, пузыри на моих ладонях процветали, траншея углублялась и удлинялась. Счет Наполеонов застыл на двух. Но это нелогично. Никакой крестьянин не пойдет в поле — во двор — с двумя наполеондорами в кармане. Где-то должен таиться клад. Где-то в паре шагов от места, на котором я стоял. Я твердо верил в это.

И я решил проконсультироваться с самоназначенным экспертом долины, человеком, для которого Прованс — открытая книга, с мудрым, корыстным, хитрым Массо. Если кто и мог сообразить, просто понюхав ветер и плюнув наземь, где старый хитрый селянин закопал свои сбережения, то, конечно же, это Массо.

Я прошелся по лесу, дошел до дома Массо и услышал, как кровожадно залаяли его собаки, уловив мой запах. Я опасался, что однажды они сорвутся с цепей и изничтожат все живое в округе. Надежда лишь на то, что Массо все-таки умудрится до этого продать свой дом.

Массо я застал вышагивающим по своему, как он его называл, палисаднику, представляющему собой голую утоптанную площадку, усеянную собачьими кучами и кочками наиболее нахальных сорняков. Завидев меня, он прикрыл глаза от солнца, щурясь не от света, а от дыма своей толстой желтой самокрутки.

— On se promène? [81] Гуляете? (фр.)

Нет, я не прогуливаюсь, ответил я. Сегодня я пришел специально, чтобы посоветоваться. Он хмыкнул и пинками попросил собак замолчать. Мы стояли друг против друга, разделенные цепью, отгораживающей его собственность от лесной тропы, достаточно близко, чтобы я уловил мощный дух чеснока и крепкого черного табака. Я рассказал ему о двух монетах, и он отлепил окурок от губы, проинспектировал его внимательно, пнул подвернувшуюся под ногу снова заворчавшую собаку и опять воткнул чинарик под пятнистые усы.

— Кому вы об этом рассказали? — Он огляделся, чтобы убедиться, что рядом нет никого, кроме собак.

— Жене, конечно. И Фостену. Больше пока никому.

— И не рассказывайте, — велел он, постучав кончиком пальца по пятнистому носу. — Может, там еще есть монеты. Пусть это останется entre nous. [82] Между нами (фр.).

Мы отправились к моему дому, чтобы дать возможность эксперту ознакомиться с обстановкой, и он поведал мне, почему французы одержимы золотом. Политики виной всему, политики, начиная с Революции. После этого королей сменили императоры, войны, всякие там президенты — большинство кретины. Тут Массо для подтверждения своих слов сплюнул. Девальвации в мгновение ока превращали сотню франков в сотню сантимов. Неудивительно, что простой крестьянин не верит клочкам бумаги, напечатанным этими salauds [83] Мерзавцы (фр.). в Париже. Другое дело — золото. Массо воздел руки и пошевелил пальцами, обозначая несметные кучи наполеондоров. Золото никогда не обманет, особенно в дни невзгод и тяжких сомнений. А наилучшее золото — золото мертвеца, потому что мертвецы не спорят, не возражают. Очень удачно, сказал Массо, что «мы с вами» — то есть он и я — натолкнулись на такую неосложненную ситуацию. Оказалось, у меня нашелся партнер.