Мишель Фейбер - Яблоко. Рассказы о людях из «Багрового лепестка»

Что же до рабов моих, так они уже свободны. То есть я предоставляю им такую свободу, какая допускается здравым смыслом, и забочусь о них так же совистливо, как заботился бы о своих детях (которых у меня, к сожалению, нет). Мои рабы довольны и здоровы, обязанности их не обременительны. Климат Джорджии несколько боже целителен, чем тот, к какому Вы привыкли в Англии, урожаи достаются нам без больших хлопот, вызревая под славным солнцем, сияния коего Бог счел, по всему судя, достойными мои скромные владения. Пока я пишу Вам, Перри, один из рабов моей плантации, играет с Шекспиром, моим псом. Он делает это не по обязанности, но потому, что любит Шекспира и, коли Вы простите мне хвастовство, своего хозяина тоже. Собственно говоря, если рабство отменят, — а я опасаюсь, что так и случится, когда горлопаны из наших северных штатов перейдут от крика к воинственным действиям, — моему бедному Перри, боюсь, придется туго. Он человек доверчивый и мягкий, и если ему, лишенному даже крыши над головой, придется волей-неволей прокладывать в этом жестоком мире собственный путь, его, сдается мне, постигнет участь самая незавидная.

Не думаю, что немногие эти слова убедят Вас в правоте принятого мною образа жизни. Жаль, что Вы не можете посетить мой дом и составить о нем собственное мнение. Могу лишь надеяться, что если бы Вы, каким-то чудом появились в нем, как досточтимая гостья, то нашли бы его счастливым и приятным, хоть и лишенным очарования, которое могла бы сообщить ему хозяйка, ибо нареченная моя покинула меня при самых трагических обстоятельствах.

Я хотел бы заверить Вас, что Джорджия — отнюдь не рассадник рабства, как Вы, возможно, полагаете, но штат вполне цивилизованный. Здесь даже имеется кондитерский магазин, о чем Вы, без сомнения, уже догадались. Я послал Вам эту сладкую безделицу в знак благодарности за Вашу заботу о моей душе. Подарок не самый роскошный, я понимаю; кое-кто назвал бы его и дерзким. По, поскольку Библия, самый драгоценный из тех даров, какие может получить каждый из нас, у Вас уже имеется, мне трудно представить, в чем еще Вы могли бы нуждаться. Шоколад же способен, по крайней мере, доставить Вам удовольствие, а если Вы его не употребляете, то всегда можете подарить Вашим родителям.

Эммелин подняла взгляд от письма.

— Ну? — спросил отец. — И какого ты о нем мнения?

— Она, сложив сильными пальцами письмо, сунула его под блюдце, на котором стояла ее чашка с чаем. Потом, прищурясь, взглянула поверх отцовских плеч на покрытое инеем окно. Серые, стоявшие впритык друг к другу дома Бейсуотера, чугунные фонарные столбы, смахивавшие на похоронные дроги телеги, которые подвозили в лавки товары, словно утратили присущую им телесность, обратившись в полупрозрачные эфемерности однотонного калейдоскопа.

— Он не знает, как пишутся слова «пароксизм» и «совестливо», — отсутствующе ответила Эммелин. Взгляд ее становился все более невидящим. Перед ним уже расстилались пышные поля Джорджии, бесконечные акры плодородной земли. Владения ее мужчины представляли собой огромное ложе мягкой зелени, оживляемой лишь созревшим хлопком, загадочными растениями, схожими, по ее представлениям, со снежно-белыми маками. И посреди этих полей стоял, уперев руки в бока, он — колеблемый зноем силуэт на фоне безоблачного неба. Ошалевший от счастья пес подлетел к нему, прыгнул на грудь, облизал шею, и мужчина обнял его, смеясь. Далеко налево, в самом углу этой мысленной картины, маячила темная фигура — негр, обладающий сверхъестественным сходством с картинкой из книги «Дрэд: повесть о злосчастном болоте», одного из стоявших на книжной полке Эммелин романов Гарриет Бичер-Стоу.

— Кроме того, — прибавила она, — он рабовладелец.

Доктор Керлью хмыкнул.

— Это единственная причина, по которой ты ему писала?

Эммелин сморгнула и, оторвав взгляд от окна, вернулась в Англию.

— Возьми еще шоколада, отец, — сказала она.

— Может, напишешь ему снова? — спросил доктор Керлью. — Или его уже невозможно спасти?

Эммелин потупилась и, чуть покраснев, улыбнулась.

— Нет человека, которого невозможно спасти, отец, — ответила она и снова взяла со стола письмо и фотографию. В проеме двери замерла, ожидая разрешения убрать со стола, безмолвная Герти. Завтрак подзатянулся; доктору Керлью пора уже было отправляться на обход пациентов, а мисс Керлью — вернуться в спальню, ее любимую комнату, и приступить к вечному занятию ее, к составлению писем.