Валерий Попов - За грибами в Лондон [сборник]

Он решительно направился к крохотному окошечку в стене, за которым вроде бы никого не было, но тем не менее, сунув туда какую-то бумажку, тут же вынул увесистую пачку ассигнаций, бросил в карман.

– Да… я гляжу… ты неплохо уже освоился тут!

– А то! – лихо ответил он.

Мы быстро пошли по какому-то коридорчику, потом поднялись по какой-то лесенке, свернули, снова поднялись, потом спустились, пошли по коридорчику.

– Специально так все запутано! – радостно, уже чувствуя себя дома, сообщил Гага. – В первое время никак не мог обнаружить свой кабинет.

– Ясно. Постмодернизм.

Он солидно, как крупный уже ученый, кивнул. Что интересно – на всех этих лестничках и коридорчиках не было ни души.

– Ну а если и на лекциях моих так же будет? – разволновался я.

– Не волнуйся! – зловеще проговорил он.

В одном, наверное, двадцатом коридорчике, ничем вроде бы не отличающемся от предыдущих, Гага вдруг достал ключ и вставил его в белоснежную дверь.

– Мы туда вообще-то? – засомневался я.

– Туда-а, туда-а! – Гага толкнул меня внутрь.

Узкий белый пенал, освещенный люминесцентными лампами, с массой компьютеров, но в общем довольно пустынный. Я обернулся – на белой двери с этой стороны увидел свою фотографию.

– Это так! – Гага небрежно махнул рукой.

– Ну ясно… чтобы не перепутать кабинет!

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Ну так как ты живешь? – усаживаясь в крутящееся кресло и почти официальным жестом предлагая мне такое же, произнес он.

– Как? Нормально – я же говорил!

– Ну а дома как? – Он пытливо глядел на меня.

– Как дома может быть? Великолепно, как же еще?!

– А помнится, ты говорил: хотел поднять семью… на недосягаемую для тебя высоту?

– A-а… не успел!

Я терпеливо смотрел на него: что еще?

– Ну а материально ты сейчас как? – занудно спросил он.

Отыгрывается, сволочь, за трудную дорогу, сбрасывает стресс!

– Великолепно, – ответил я.

– Ну ясно, великолепно! – заскрипел он. – Видел я, как великолепно… был у тебя! Мебель типа «смирение паче гордости».

– Ну такая же мода как раз! У тебя тут то же! – Я оглядел его кабинет.

– По-прежнему, значит, считаешь все, что происходит с тобой, колоссальным достижением своего ума?

– Безусловно! – Я оживился.

– Ну что ж, правильно! – Он солидно, по-профессорски уже, запыхтел трубочкой, кивнул. – Я говорил на последней конференции, что сейчас в литературе время нарциссов. – Он показал на какой-то сброшюрованный отчет.

– Нарциссов?

– Ну, считающих себя самыми великолепными.

– А-а-а…

– Ну хорошо – давай текст, – холодно произнес он, протягивая руку.

– Текст?

– Текст.

– Какой текст?

– Текст твоей завтрашней лекции!

– А-а-а… завтрашней лекции… а зачем?

– Студенты должны ознакомиться с ней… чтобы подготовить свои… э-э-э… возражения. – Он плотоядно улыбнулся.

– Ну… на.

Я вытащил из-за пазухи несколько листков, напечатанных на машинке.

Он раскурил трубочку, напустил дыма, накинул на тоненький носик огромные очки, стал внимательно прочитывать листок за листком, потом вернулся к началу, включил компьютер, стал настукивать на экран букву за буквой.

– Ну как? – взволнованно проговорил я.

– Вполне приличный текст, – сухо и отрывисто произнес он.

– Ну слава богу! – Я откинулся на спинку кресла.

– Подожди, «слава богу» скажешь в конце! – с угрозой проговорил он.

Он долго молча стучал – я весь извертелся – потом замедлил стук.

– Как это прикажешь понимать: «Гротеск является кратчайшим путем от страдания к его противоположности»? К чьей противоположности – страдания или гротеска?

– Страдания, ясное дело!

– Пример? – строго проговорил он.

– Ну… например… сижу я дома… Полный завал! Абсолютный! И у жены, и у дочери – полный ужас! И вдруг – раздается резкий звонок в дверь, входит незнакомая волевая женщина, молча проходит в комнату, откидывает одеяла и начинает срывать с постелей наволочки, простыни, пододеяльники. «Простите, но в чем дело?» – робко пытаюсь у нее спросить. «Дело в том, что я по ошибке выдала вам чужое белье!» – «А… где наше, позвольте узнать?» – «Понятия не имею!» – гордо говорит. С огромным комом нашего белья идет к двери. «Откройте, пожалуйста!» – высокомерно приказывает. И вдруг все мы чувствуем, что нас вместо предполагаемых рыданий душит смех. Секунда – и все мы не выдерживаем, радостно хохочем! Женщина презрительно смотрит на нас: «Таким идиотам, как вы, вообще не надо белья выдавать!» Уходит. А мы не можем остановиться!.. Понятно? Страдание, неимоверно разрастаясь, не имея эстетического вкуса, перевешивает само себя, грохается в лужу. Плюс еще одна беда – и страдание переходит в хохот. Меняет полюсность. Вот так вот… Умно?