Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви

Удержавшись от саркастических замечаний по поводу тщеславия вывесок («Лаборатория волос», надо же!), я записала, что следует от ее имени обратиться к Давиду — «он гений, моя дорогая, настоящий гений!».

В тот же вечер я предупредила Самюэля о грядущей метаморфозе:

— Я подумываю о том, чтобы сменить прическу.

Удивленный, он несколько секунд разглядывал меня.

— Но зачем? Мне кажется, тебе и так хорошо.

— Ах, ты всегда всем доволен, даже никогда меня не покритикуешь!

— Ты упрекаешь меня в формальном подходе?.. Ну а что тебе не нравится в собственной внешности?

— Все. Мне хочется перемен.

Он тщательно зафиксировал мое заявление, будто за его фривольностью проступали более глубокие мысли; этот испытующий взгляд побудил меня сменить тему разговора, а позже выйти из комнаты, так как мне вовсе не хотелось оказаться объектом для его проницательных розысков. Главное качество моего мужа — это внимательное отношение ко мне, доведенное до предела, что порой тяготит меня: любая оброненная мною фраза просеивается сквозь сито, анализируется, расшифровывается, причем так тщательно, что я шутя нередко доверительно сообщаю друзьям, что, похоже, вышла замуж за собственного психоаналитика.

— Жалуйся-жалуйся, — отвечают они. — Деньги у вас есть, он хорош собой, умен; он любит тебя и выслушивает все, что ты говоришь. Чего же вам еще недостает? Может, детей?

— Нет, не сейчас.

— Ну вот, стало быть, у тебя есть все, чтобы быть счастливой.

«Все, чтобы быть счастливой». Эту формулу я слышу чаще всего. Интересно, люди адресуют ее и другим или же приберегают только для меня? Стоит мне выразить свое состояние, позволив себе капельку свободы, мне тут же бросают в лицо пресловутое «все, чтобы быть счастливой». Такое впечатление, будто рявкают: «Заткнись! Ты не имеешь права жаловаться!» — и захлопывают дверь перед носом. Между тем я вовсе не собираюсь жаловаться, я всего лишь пытаюсь выразить точно — и с юмором — промелькнувшее ощущение собственной беспомощности… Быть может, это связано с тембром моего голоса, похожего на голос моей матери, в котором есть какая-то униженная плачущая нотка, что и создает ощущение, будто я жалуюсь? Или мой статус богатой наследницы, удачно вышедшей замуж, препятствует малейшему публичному проявлению сколько-нибудь сложных мыслей? Пару раз я опасалась, что, несмотря на все усилия, скрываемая мною тайна все же проступает в каких-то словах, но этот страх быстро улетучивался, так как я пребывала в уверенности, что в совершенстве владею собой. Никто на свете, кроме нас с Самюэлем — и нескольких специалистов, стреноженных профессиональной скромностью, — не ведал об этом.

Итак, я направилась в «Лабораторию волос», на улицу Виктора Гюго, и там мне действительно пришлось напоминать себе о чудесном преображении, свершившемся со Стаси, чтобы выдержать оказанный прием. Жрицы, облаченные в белые балахоны, забросали меня вопросами о здоровье, питании, занятиях спортом, заставили изложить всю историю моих волос, прежде чем выдать «баланс волосяного покрова»; вслед за этим меня оставили на десять минут среди индийских подушек с чашкой травяного отвара, отдававшего коровьим навозом, чтобы затем представить Давиду. Тот торжественно возвестил, что займется мною, будто зачисляя меня в некую секту после успешно пройденного испытания. Самое скверное — у меня возникло ощущение, будто я просто обязана поблагодарить его.

Мы поднялись этажом выше, в салон, выдержанный в простых и чистых линиях, обставленный в стиле «внимание! я вдохновлялся тысячелетней индийской мудростью!». Там армия босоногих весталок взяла меня на свое попечение: педикюр, питательная маска, массаж.

Давид внимательно изучал меня, а я тем временем рассматривала его рубашку, обнажавшую изрядно волосатую грудь, размышляя, действительно ли он парикмахер от бога. Он вынес вердикт:

— Я подрежу волосы, слегка притемню цвет у самых корней, потом мы плоско уложим их с правой стороны, а слева, напротив, придадим им объем. Настоящая асимметрия. Это вам пойдет. Иначе ваше столь правильное лицо покажется заключенным в тюремную камеру. Нужно высвободить вашу фантазию. Порыв ветра, скорее, порыв ветра! Неожиданность.

Я улыбнулась вместо ответа, хотя, если бы я посмела реагировать более непосредственно, я бы его просто пригвоздила к месту. Ненавижу всякого, кто угодил в цель, всякого, кто приблизился к моей тайне; между тем мне пришлось пренебречь этой ремаркой и воспользоваться любезно предложенной накидкой, чтобы придать себе обличье, которое как раз поможет скрыть эту тайну.